Миксы
Шрифт:
У Валерика никогда прежде не было женщины.
Целоваться, да, приходилось. Это было на втором курсе. В общежитии отмечали день рождения одногруппницы, была вся группа и ещё какое-то количество незнакомых и разнузданных людей. Помещение было тесным, сизым и дымным. Кто-то всё время дёргал грязную светлую занавеску, которая условно разделяла комнату на прихожую и спальню.
Молодых людей тут было совсем мало, и Валерик чувствовал повышенное внимание к себе. Возле него сидела Верочка, которая совершенно его не интересовала, но, кажется, вбила себе в голову, что
В середине вечера, оглохнув от музыки и ослепнув от разъедавшего глаза сигаретного дыма, Валерик выполз в коридор. Тут тоже было не очень приятно: на выставленных в коридор партах сидели какие-то подвыпившие люди. Сигаретный дым витал и здесь. Валерик пошёл ещё дальше и наконец свернул в какой-то аппендикс возле пожарной лестницы. Здесь было открыто окно.
Тут было тихо: не слышно было ни музыки, ни слитного гула голосов, только стучали по полу каблуки: за Валериком шла Вера.
– А я знала, – сказала она, – что ты улизнёшь и будешь ждать меня где-то тут. Ну ладно, не стесняйся... Я же не против. Видишь?
Вера подощла, обхватила Валериково лицо ладонями и, привстав на цыпочки и назойливо потянув его самого вниз, поцеловала в губы.
Валерик хотел бы, чтобы этого не происходило, но не знал, как уйти. Потом им овладело что-то вроде болезненного любопытства, и он поддался, приблизился к Вере, обнял и ответил: неуверенно, робко – как умел. Его трясло от возбуждения, но возбуждение было болезненным, мучительным, совсем не приятным. Он почувствовал облегчение, когда и в этот отросток коридора ввалилась толпа, и пришлось уходить. Потом дождался, пока Вера отойдет в туалет и, не прощаясь, смылся.
Вера отлавливала его ещё пару раз после занятий и настаивала, чтобы Валерик провожал её до дома. Он покорно шёл, чувствуя, как она отчаянно виснет у него на локте. Потом целовал её на прощание и, не поддаваясь на уговоры зайти, бежал домой, к Лере.
Наконец Вере и самой надоели бесплодные приставания, надоело бегать за смешным и нескладным парнем, которому она вдруг оказалась безразлична, и она отстала. Правда, обиделась и перестала разговаривать.
С Лерой всё было по-другому. Возбуждение не било ознобом, не заставляло трястись руки – оно толкало вперёд, к ней, вытесняло все мысли, наполняло тело живой горячей кровью. Он ничего не понимал, когда целовал её, не видел, не слышал и не мог себя контролировать, но смысл был в том, что он и не хотел ничего другого: только целовать Леру.
Она легла рядом и прижалась к нему всем телом, закинув на его бедро чуть согнутую ногу, и на Валерика нахлынула паника неизвестности. Он задыхался от перемен, которые происходили в нём. Он переживал страшную ломку, словно был черепахой, которая пытается свернуться, как ёж. Что-то в его душе ломалось, корёжилось, лопалось. Он не пережил этого в юности и успел окостенеть и утвердиться в привычках. Он привык жить так, как привык. И чувствовать себя немного несчастным, чуть-чуть обойдённым – тоже. И вот Лера ломала и жгла то, чем он был. Это было страшно.
Сердце колотилось, как сумасшедшее, так что было тяжело дышать. Лера, словно услышав бешеный стук, легонько погладила Валерика по груди. Она по-прежнему молчала, двигалась медленно и нежно, словно понимая, как ему трудно.
Валерик поднял руку и коснулся ладонью Лериной спины. Оказалось, это трудно – сделать простое движение, когда она рядом. Рука показалась ему такой тяжёлой, что он боялся опустить её, чтобы не сделать Лере больно.
Лера улыбнулась. Он не видел её лица в темноте, но почему-то почувствовал, что она улыбнулась.
Валерик провёл рукой вверх, к Лериным плечам, всё ещё едва касаясь её кончиками пальцев. Она не вздрогнула, не оттолкнула. Тогда Валерик потянулся губами, ткнулся в Лерин висок, поцеловал ухо, спустился вниз по шее, к плечу. Всё это робко, словно боясь разбудить её и проснуться самому.
А потом паника ушла, потом что-то стало происходить – Валерик не мог, не хотел формулировать, что. Он целовал, его целовали. Кровь шумела в голове, казалось, что кто-то пересыпает там большой лопатой сухой и крупный песок. Было жарко, и он ласкал уже не тонкую ткань футболки, а голую спину, и сам уже был раздет.
И был миг смущения, внезапный приступ паники, когда показалось, что всё идёт не так, отдаление – Валерик отшатнулся физически, словно хотел убежать и спрятаться, – но Лера вернула его себе. А потом он делал то, что единственно было возможно, хотел, чтобы это продолжалось всегда и вместе с тем, чтобы скорее была достигнута высшая точка...
...Потом он засыпал, просыпался, задрёмывал опять... Слышал, как Лера встала и пошла кормить сына. Потом вернулась к нему, хотя Валерик не смел и надеяться.
И ещё раз он просыпался под утро. Лера спала, положив голову ему на плечо, и рука онемела, но Валерику нравилось это ощущение, он никогда прежде не испытывал его.
Лера спала тихо-тихо и совсем неподвижно: не было даже видно, как она дышит.
Это было мгновение счастья. Лера не убегала, не кричала, не сердилась на него. Она просто была рядом.
Было, наверное, глупо, но Валерик вспомнил статью о миксамёбах, которых обнаружили индийские учёные. Шестьдесят пять миллионов лет назад миксамёбы слились и окаменели. Шестьдесят пять миллионов лет они пролежали на дне глубокого колодца, не успев закончить любовного акта. Валерик завидовал им. Он и сам хотел бы сейчас окаменеть и, кажется, начинал – с руки.
А среди отсыревших волокон щепки миксамёба отвергла ещё одного партнёра. Она соединилась с ним и замерла: этот оказался интереснее прежнего, и ядра их вскоре слились. Но быть одним целым им не захотелось, и вскоре они разбежались, впрочем, довольные друг другом: каждый знал теперь больше. Каждый научился теперь тому, что знал другой.
Валерик ещё не успел заснуть, как миксамёба встретилась со следующим любовником. Этот подошёл. Они осторожно коснулись друг друга, соединились телами, затем – ядрами. И не расстались. Пора было образовывать плазмодий.