Мила 2.0
Шрифт:
— Потрясающе, правда? — спросила мама.
Не веря своим глазам, я ошеломленно смотрела, как она стянула сапоги и бросила их через плечо. Они ударились о крыльцо с глухим стуком. Мама вытянула ноги вперед, под дождь, и пошевелила пальцами со вздохом, выражавшим чистое блаженство. Нда. Совершенно не в ее духе.
— Советую попробовать.
Мои башмаки моментально слетели с ног, пока она не успела сообразить, что шторм повредил ей мозг. В тусклом свете и тумане наши голые ноги стали призрачно-белыми, сияющими.
— Классное ощущение, правда?
Кроме того, что капли мокрые, я мало что ощущала, но мамино наслаждение оказалось заразным. Что было действительно классным, так это ее расположение ко мне.
— Определенно.
Ночное небо прорезала еще одна полоса света. На мгновение весь Клируотер оказался освещен, словно кто-то включил гигантский прожектор. И так же быстро вспышка погасла, и вернулась темнота, нарушаемая только светом из окна нашей кухни.
— Раз тысяча, два тысяча, три тысяча, четыре тысяча, пять… — над головой раздался низкий рокот, прервав мамин странный монотонный счет.
— А зачем ты считаешь?
— Просто… это то, что мы раньше делали вместе.
Я замерла, перестав болтать ногами. Мама редко говорила о прошлом, особенно о том, что мы раньше вместе делали. У меня возникло стойкое впечатление, что больше всего на свете она хочет забыть о прошлом. Начать жизнь здесь, в Клируотере, с чистого листа.
В моей голове закрутилось множество вопросов. Решив, что начинать стоит с малого, я остановилась на одном из самых безобидных.
— А мне нравились лаки для ногтей? В смысле, раньше? — спросила я, вспомнив разговор с Кейли в «Дейри Куин».
Когда мама поморщилась даже от такого простого, белого и пушистого вопроса, я поняла, что решение было правильным. Я задержала дыхание, наполовину готовая не услышать ответа.
— Да. Когда ты была маленькой. Но… тебе нравилось красить только ногти на ногах и только при условии, что мы с папой тоже накрасим себе ногти.
Она начала нерешительно, но чем дольше она говорила, тем больше рассказ набирал обороты:
— Вообще-то, один раз папа забыл смыть лак и пошел в таком виде в тренажерный зал… Ну, ты представляешь, как на него там смотрели. — Она протянула руку и сжала мое плечо, смеясь. — Можешь себе это представить? Твой отец, с его мужественным видом… щеголяет розовыми ногтями с блестками.
И, руководствуясь ее словами, я смогла это представить. Вот мой отец, крупный, темноволосый мужчина. Он стоит в раздевалке в шортах и качает головой, глядя на свои блестящие ногти. Я несколько мгновений наслаждалась этой картинкой, прежде чем продолжить. Я осмелела от маминого смеха, от ее руки на моем плече.
— А врачи что-то делали с моими ушами, после пожара?
Она убрала руку, и я тут же поняла, что сделала ошибку, зашла слишком далеко. Но я упорствовала:
— Я вспомнила кое-что. Человека в белом халате. И он что-то делал с моим ухом…
Бесполезно. Даже в полумраке мне было видно, как плотно сжались ее губы. Она обхватила себя руками за талию, повернула голову в сторону от меня, для полноты картины ей не хватало только заклеить рот изолентой и поднять табличку «НЕ СПРАШИВАЙ».
— Почему ты не хочешь мне отвечать? — прошептала я, и знакомое чувство отвергнутости навалилось мне на плечи. — Пожалуйста. Мне ведь тоже тяжело. — В моем голосе зазвучали противные умоляющие нотки, но я ничего не могла с собой поделать.
Она приподняла руку, будто собираясь погладить меня по щеке, как она это делала в Филадельфии каждый вечер перед сном, раньше, когда ее ногти были чистыми, а не коричневыми от въевшейся грязи и остро пахнущими лошадиной мазью, как сейчас. Я затаила дыхание, чувствуя, как с каждой секундой мы отдаляемся друг от друга. Как от страстного желания вернуть этот вечерний ритуал колотится мое сердце.
Тут мама сложила руки на колени и развернулась обратно к небу.
Я с силой сжала пальцы ног, подавляя подступивший к горлу крик. Может, дело в том, что из-за провалов в памяти я забыла какой-то свой ужасный поступок? Может, поэтому мама не в состоянии воскресить наши прежние отношения? Как так вышло, что я потеряла обоих родителей, когда в пожаре погиб только один?
Под волосами я украдкой прижала дрожащую руку к собственной щеке, словно ожидая, что прикоснусь к чему-то отвратительному. Но моя кожа оказалась совершенно нормальной на ощупь. Слегка скользкой из-за влажного воздуха, но теплой и мягкой. И ничего такого, что могло бы отпугнуть мать.
— Почему ты меня больше не любишь? — прошептала я, ни к кому, по сути, не обращаясь. Потому что знала — она не ответит.
Я встала. Шторм все еще свирепствовал над головой, но мой интерес к нему утекал как вода, которая капала с моей рубашки, собираясь в лужи на полу.
— Считать нужно, если хочешь узнать, как далеко на самом деле гроза. Примерно по три секунды на километр.
Мамин ровный голос остановил меня после первого же шага. Это что, у нее такой способ помириться? «Извини, Мила, обнять не могу, зато могу нагрузить случайными фактами о грозе».
Вот спасибо.
Я не обязана была это слушать.
Подгоняемая гневом, я быстро оказалась у двери. Я открыла ее, намереваясь найти убежище в своей комнате, где меня ждали Этвуд и одеяло с душком.
— Скорость света больше скорости звука, поэтому сначала мы видим молнию и только потом слышим гром.
Мои пальцы сжались на ручке двери. Я хотела от нее любви, а вместо этого получила пассаж о скорости звука. Серьезно?
— Кроме того, разряд молнии на самом деле идет не с неба на землю, как мы это видим. Он поднимается с земли вверх.
Это была, последняя капля. Грохот захлопнувшейся двери эхом отозвался в ночи. Я резко развернулась, со злостью уставившись на мамину стройную спину и гладкий, спокойно лежащий на ней хвост:
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
Хотелось закричать: «Мне плевать, как возникает молния и с какой скоростью доходит звук! Для меня есть вещи поважнее!» Потеря памяти и потеря ее любви, мучительная боль в сердце, которая никогда не проходит. А не какой-то дурацкий шторм посреди дурацкой Миннесоты.