Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения
Шрифт:
Но неожиданно вновь послышался нарастающий рев: домчавшись до холма перед Стайками, компания в кабриолете решила зачем-то развернуться, и мчалась теперь на приличной скорости, обратно. Дорога там длиной примерно 4 километра, обсажена березками, с полями с обеих сторон и, несмотря на свою очевидную прямизну, весьма коварна. Качество покрытия, на первый взгляд, не вызывает никаких опасений, но словно какие-то невидимые колеи начинают стелиться под колесами разогнавшегося автомобиля, так что дрожит руль, как бывает при плохой балансировке, и возникает серьезный риск слететь с дороги. В какой-то момент, уже промчавшись мимо поворота на Русланочкин родной Витачив, кабриолет вдруг странно вильнул, завизжали тормоза, сухо и страшно зашипела резина, и машина,
Русланочка сорвалась с места, проехала до них метров сто, бросила скутер, помня, что может быть взрыв, распахнула складывающийся ракушкой телефон, пытаясь подсветить себе. По земле, чуть лоснясь, отражая перламутровый свет ее дисплея, расползалась какая-то жидкость – то ли кровь, то ли что-то из автомобиля, разорванного пополам и разбросанного по всей проезжей части. Людей было вроде как пять человек – два юноши и три молодые женщины. И одного из юношей, единственного пристегнутого, на водительском сиденье, Русланочка вдруг опознала. Это был DJ Prinz, любитель сумерек, вампирской темы и черной подводки для глаз. Тот, чьи фотографии, скопированные из одной из социальных сетей, украшали рабочий стол на ее компьютере. И автор песни про зубастый капкан, играющий на чувствах канкан. Собственной персоной – юноша с нежным, чуть пухлым боттичеллиевским лицом и с черными кудрями, в черной обтягивающей майке, с толстым кожаным браслетом, точно как на заставке ее компьютера, он еще держал там на руках белого котенка. «А это еще кто такой?» – спрашивал Генрих Александрович, будто чуя неладное, стоя за ее спиной, а Русланочка раздраженно клацала компьютерной мышью, пытаясь какой-то нейтральной программой закрыть рабочий стол, и никогда ничего не отвечала.
Став коленом на помятый металл, Русланочка светила телефоном на лицо юноши, пытаясь свободной рукой отсоединить ремень безопасности. Водительское место было смято в месиво металла и пластика, из остатков приборной панели торчал двигатель. А место, где сидел этот молодой человек, удивительным образом почти не пострадало – не хватало только двери. Как показывали в фильмах. Русланочка положила ладонь ему на шею. Шея была мягкая и неожиданно теплая, почти горячая (а ее тонкие шелушащиеся пальцы вечно мерзли). И была пульсация – отдающая прямо в незаживающие трещинки на сгибе средней фаланги, над выпуклыми серебряными кольцами. При голубоватом свете мобильного телефона он казался еще фантомнее и бледнее, чем на своих отретушированных фотографиях. В углу правого глаза была татуировка в виде какой-то лианы или растительного орнамента, как слеза («Странно, что этого не было видно на фото», – подумала Русланочка).
Скоро на обочине собралось несколько машин, через открытые двери пахло чужими освежителями воздуха, горели синие и зеленые огоньки приборных панелей, теплился жидкий бежевый свет в салонах, в синевато-белых лучах фар суетливо переступали ноги в шлепках и шортах, в темноте на фоне лиственного кружева перемещались светящиеся точечки экранов мобильных телефонов. «Боже мой! Боже мой!» – причитала какая-то женщина. Чья-то собака, возвращаясь с дачи, была выпущена из машины и теперь резвилась в высокой траве на обочине. Русланочка села в кузов грузового микроватобуса и отвезла Сташковского-младшего в больницу. Помогала грузить его на носилки и шла рядом, неловко придерживая, рассматривая его лицо, округлые, почти женские плечи, шею и руки, лишенные какой-либо растительности. Вокруг больницы стояла та же курортная хвойная тишина, несколько сосен росли прямо перед входом. Стрекотали сверчки, мотыльки кружили вокруг редких фонарей, и темно-синее небо, как тонкий шерстяной платок, висело снова низко-низко, светя дырочками звезд.
Зеленовато-белый яркий свет из приемного покоя вылился на нее, как ведро кислоты. Тут же защипало
– Идемте-идемте, – не отпускал ее врач, – у вас серьезные ожоги, дайте-ка… похоже на обугливание!
– Это не ожоги, – ответила Русланочка, – это ламеллярный ихтиоз.
И, выдернув руку, убежала обратно во двор.
Водитель микроавтобуса ехал обратно в сторону Ржищева и согласился подвезти Русланочку до ее брошенного на трассе мопеда.
– Так ты точно в порядке? – спросил он на прощание.
– В полном, – улыбаясь, ответила Русланочка, и ее лицо, оттененное с двух сторон темной чешуей, в синих отсветах милицейских проблесковых маячков казалось просто необычно накрашенным, не более.
– Артисты… – сказал водитель и уехал.
Через пару недель, на страничке DJ Prinz в одной из социальных сетей появились новые фотографии, совсем не похожие на все то, чем полнились тематические галереи усилиями самого юноши и его поклонников. На смену демонически-кладбищенским темам, с черными стенами и красными розами, пришел классический морской закат: оранжевые волны, желто-фиолетовое небо и черный мол, с разлитой, как молоко, неподвижной лужей. И слова новой песни: «Жизнь это узкая лента, скользкий атлас, слететь в бесконечность так просто, ты только нажми на газ».
– Что ты слушаешь! Господи, как человек, читающий стихи Цветаевой и Апполинера, может упиваться такой бездарной пошлостью? – возмущался Герних Александрович за ужином, которому предшествовал небольшой концерт из окон Русланочкиной комнаты.
– Но это вся подростковая культура такая, – объясняла, жуя, одна из сестер, – ничего особенного, просто мир, как бы это, прокрутился на одно поколение вперед, – она сделала жест рукой с вилкой, и кусочек рыбы упал на скатерть.
Русланочка впервые подумала, что лицо ее сестры совершенно нормальное, не видя плеч и бедер, никогда не скажешь, что с этой молодой ухоженной женщиной может быть что-то не в порядке. И она никогда не поймет, каково Русланочке, умудряющейся самореализовываться даже будучи заточенной в панцирь своей болезни.
«Да я же больна, я мучительно, безнадежно, жестоко больна!» – думала Русланочка.
– Эти молодые люди – они беззаботны, красивы, нет, они прекрасны! – продолжала сестра. – Они легки, они только вылупились, у них есть силы, здоровье, деньги. Эта прослойка золотой молодежи, они поют друг для друга такие песни, они совершенно бесплотны, они ничего не знают, не чувствуют, и эти их дурные тексты про душевные раны, это все такой понт, цыганщина такая – «хачу любить, хачу страдать». Красиво и дешево. А внутри пусто. И это всегда так было, пап. И во времена Цветаевой.
Генрих Александрович хмыкнул и с выражением прочитал:
Она как статуя стоялаВ наряде пышном под венцомИ с изумлением взиралавокруг испуганным лицом.Русланочка перестала выезжать на свои ночные прогулки, перестала спускаться к ужину, не выходила к гостям, но родители озадаченно отметили, что ее лицо теперь не покидает улыбка. Что бы она ни делала, Русланочка улыбалась трудносдерживаемой улыбкой глубокого внутреннего счастья, пыталась иногда закусить ее губами, проглотить, но улыбка пробиралась через глаза, через ноздри, толкалась во рту, и становилось смешно и щекотно. «Эй, ты чего?» – с приятным удивлением спрашивали ее. «Ай», – она поджимала губы и тут же закусывала их, словно сдерживая кашель, содрогаясь и смеясь уже всем лицом – глазами и даже ноздрями. «Ну вас…»