Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде)
Шрифт:
Старики рассказывали о гражданской войне и жестоких страданиях, которые принёс Каталонии Франко, тогда как молодёжь обсуждала инфляцию, безработицу и происки баскских террористов, интересуясь всем — от ЦРУ до «Плейбоя».
Ближе к ночи мы ставили палатку на каком-нибудь пустынном пляже и, забившись в тёплые коконы, засыпали под шёпот и плеск прибоя. По утрам, ещё до рассвета, приглушённое «пут-пут-пут» рыбачьих лодок ласково уговаривало нас проснуться. Обычно мы выбирались из палатки и наблюдали, как огни больших керосиновых фонарей на судёнышках всё дальше уносит в море, как мокрое солнце встаёт из-за горизонта. После зарядки и завтрака мы зачищали тарелки песком и ополаскивали их в море, солёный бриз обдавал нас тончайшим мокрым туманом. Рыбаки, ещё не отплывшие далеко от берега, приветливо махали, желая нам доброго утра, а жадные чайки слетались прибрать остатки нашей трапезы.
Флоридский кошмар остался где-то в прошлом, нас больше не связывали самолёты, поезда и большие города. Мы вновь обрели свободу и поверили в себя.
Двадцать шестого января, перевалив через крутой хребет близ французской границы, мы плавно скатились в Кадагес. Мы бывали там в 1974 году, когда работали в Барселоне, и понимали, что лучшего места нам не найти. Селение окружали горы с террасированными склонами и мили изрезанного, нетронутого побережья, как нельзя лучше подходящего для велопрогулок. Его суровые, гордые рыбаки боролись за спасение своей крохотной «ниши» Средиземноморского побережья, против строительства уродливых гостиничных многоэтажек, заполонивших Коста-Брава от французской границы до Барселоны. Кадагес — «колыбель» художника-сюрреалиста Сальвадора Дали. Художники со всего света стекались сюда пожить и поработать.
Кадагес приютился между узкой глубокой бухтой и холмистыми предгорьями, встававшими едва ли не от самой кромки воды. За холмами, обнимая и защищая селение, вздымались горы с террасированными склонами. Раньше их покрывали виноградники. Когда болезнь свела лозу, террасы засадили маслинами. Потом, в 1956 году, разразился мороз и загубил маслины. Теперь же террасы большей частью были заброшены.
Вкатив в Кадагес, вместо того чтобы встать лагерем где-нибудь на задворках, мы решили поискать недорогой пансион, поскольку рассчитывали на недели холода и дождей. Оставив велосипеды на берегу, мы зашагали в город вверх по крутым, узким, вымощенным булыжником улочкам, бежавшим от бухты в гору. По обеим сторонам улиц тянулись одно-, двухэтажные выбеленные домики; перед ними на деревянных стульях сидели женщины за шитьём или штопкой. Проходя мимо, я остановилась спросить, не знают ли они какой-нибудь частный пансион; и в первый раз со времени приезда в Испанию нас одарили подозрительными взглядами. Не улыбнувшись, женщины молча покачали головами и отвели глаза. После двадцати минут бесплодных поисков мы повернули назад к велосипедам. Когда мы были уже у цели, нас заметила одна из уже знакомых нам испанок, спускаясь по мощёной дорожке в лавку. При виде наших велосипедов сердитая мина исчезла, и женщина заспешила к нам.
— Так, значит, вы велосипедисты,— разулыбалась она.— Вот почему вы среди зимы щеголяете в шортах! А мы-то не поняли. Приняли вас за чокнутых. Кто же ещё станет разгуливать зимой в коротких штанишках. Сюда столько этих тронутых хиппарей-художников съезжается, и все норовят устроиться в наших пансионах. Изведут все деньги на наркотики, а потом не могут расплатиться; вот никто и не хочет их пускать. Мы подумали, вдруг вы из них будете. Поняла-поняла, вы — велотуристы, значит, всё в порядке. Послушайте, я знаю одно место — лучше не придумаешь,— закивала она, жестами приглашая следовать за собой.— В испанских пансионах, знаете ли, всегда такой гвалт, что не уснёшь. Постояльцы-испанцы встают поздно, болтают громко и включают телевизор на всю катушку. Но там — совсем другое дело. Дом небольшой, зато тихо и чисто. В самый раз для вас, увидите.
И она повела нас вверх по булыжной дорожке, в мощёный внутренний дворик, окаймлённый исполинскими цветочными горшками. Обступившие дворик выбеленные извёсткой дома щеголяли лакированными дверьми и чугунными балконами, сплошь уставленными цветущей зеленью и кактусами.
Женщина забарабанила в одну из дверей, на стук высунулась кругленькая низкорослая каталонская дама в чёрной юбке и тёмно-зелёной блузке. Обе они затараторили на каталонском диалекте, через пару минут наша провожатая представила нас сеньоре Надаль.
— У моей подруги есть свободные комнаты, она вам покажет. Тороплюсь за покупками, ещё увидимся. Мой дом через переулок, налево. Ах да, меня зовут сеньора Казаньяс. Adios! [*]
Мы проследовали за сеньорой Надаль в дом, вплотную примыкавший к её собственному, вверх по лестнице, в гостиную, заставленную старинной мебелью, с балконом во внутренний дворик. Пол, выложенный крупной плиткой, и белые стены. Из гостиной длинный коридор вёл, минуя три спальни и ванную, в обширную кухню. Спальни были свободны, и я выбрала самую дальнюю, с видом на мощёный переулок за пансионом. За все пять недель житья у сеньоры Надаль только однажды одна из спален приняла постоялицу-барселонку, да и та на другой день упорхнула. Сеньора Казаньяс оказалась права: пансион служил нам идеальным пристанищем. Наша комнатка была хоть и мала, но уютна с её обилием старинных бюро и стульев. К тому же сеньора Надаль снабдила нас небольшим газовым обогревателем.
*
До свидания (исп.)
Пока разгружали велосипеды и устраивались, оба жутко проголодались. Время сиесты, которая в небольших испанских городках вроде Кадагеса длится с часу-двух до пяти-шести, ещё не кончилось, и все бакалейные лавки были закрыты. Поэтому мы направились в «Маритимо» — местный бар-кафе на набережной в центре городка, ради пары пива, яичницы и сандвича с картошкой.
«Маритимо» мог похвастаться огромным единственным залом, забитым деревянными столами и стульями. Западными окнами он глядел на скопище цементно-деревянных скамеек и «пук» голых деревьев, всё это, вместе взятое, являло собой центральную площадь Кадагеса. Восточные окна выходили на море. На длинной, от стены до стены, стойке бара надрывался один из вездесущих, горластых испанских телевизоров. Из-за сиесты в «Маритимо» было пустынно, не считая горстки отдыхавших рыбаков, мирно посапывающих за двумя столиками, головы их соседствовали с пустыми винными бутылками.
Мы с Ларри предпочли перекусить в патио — внутреннем дворике, обращённом к морю, а затем отправились осматривать городок.
Перед «Маритимо» протянулась полоска песчаного пляжа. Мы побрели вдоль него, разглядывая скучающие на берегу пёстрые рыбачьи лодки. Все они были завалены сетями, на корме — керосиновый фонарь. Дошагав до края отмели, мы снова выбрались на дорогу, тянувшуюся вдоль берега. Прямо по ходу какой-то парень споро белил один из домов; он был похож на американца.
— Привет,— прокричал Ларри, остановившись у подножия приставной лестницы.
— Приветствую обоих! — донеслось сверху.
— Откуда ты? — спросил Ларри.
— Из Санта-Барбары.
Его звали Том Бишоп. Тремя месяцами раньше Том распрощался с работой дизайнера в электромеханической фирме в Санта-Барбаре и на крыльях любви устремился в Испанию, чтобы быть рядом со своей подружкой Марией-Хосе, с которой познакомился пару лет назад. Мария-Хосе постигала науки в Барселонском университете, тогда как Том, не выносивший затянутого смогом города, жил в Кадагесе. Дама сердца наезжала к нему на выходные.
Как и большинство иностранцев, вскоре Том оказался гораздо ближе к краху, чем хотелось бы. Прилетев в Испанию с суммой, по его мнению, вполне достаточной, чтобы протянуть лето, Том слишком скоро обнаружил, что в Испании инфляция бьёт по карману куда больней, чем он думал. Не прошло и трёх месяцев, как он почти исчерпал свои ресурсы. Чтобы хоть как-то продержаться, Том малярничал и молился за удачный уик-энд в «Ла Галериа Сирена», местной картинной галерее, которой он владел с немцем Роландом. По крайней мере раз в месяц Том непременно срывался в Барселону, чтобы забрать с собою Марию-Хосе ради жаркой ночки любви. Он вынужден был укладываться в двадцать пять долларов, ровно столько платили на донорском пункте в Барселоне за пол-литра сданной крови.