Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде)
Шрифт:
В тот день мы наблюдали ещё более удивительные картины. Чуть южнее Бени-Суэйф мимо нас прогрохотал третьеразрядный поезд «Каир — Асуан». Его купе едва ли не слились в сплошную массу тел и вьюков. Избыток пассажиров ехал снаружи, сидя на крыше, прицепившись сбоку к вагонам или к бамперу локомотива. Пожалуй, эти лучше устроились, подумала я. Поразительно, как бедолаги, втиснувшиеся в раскалённый, душный вагон, до сих пор не отдали концы от теплового удара или удушья.
Вскоре после того, как нас обогнал поезд, мы впервые встретились с верблюжонком. Ларри заметил малыша, стоящего с матерью возле кучки глинобитных хижин, и загорелся заснять обоих с близкого расстояния.
— Может, не стоит подходить к ним так близко,— нерешительно заметила я, в то время как он уже ковылял по песку навстречу верблюдам.— Ты же знаешь, как мамаши трясутся над сосунками.
Привалив велосипеды друг к другу, я осталась стоять на обочине.
— Не беспокойся,— оглянувшись, прокричал он.— Рядом с ней дети, значит, она привыкла к людям.
— К египтянам,— уточнила я.
Я уже не раз замечала: в Египте даже животные, казалось, нюхом чуяли в нас чужаков. Добродушно-спокойный буйвол, смирно бредущий среди египтян, при нашем приближении сломя голову нёсся прочь — особенно если Ларри держал в руках фотоаппарат. Действительно, странный феномен.
— Гляди-ка. А у неё вполне мягкий характер,— вопил Ларри.
Он присел на корточки перед верблюдами. Малыш присосался к матери, и Ларри спешил навести на резкость. В тот самый момент, когда он собирался щёлкнуть затвором, мамаша ринулась в атаку. Она пригнула голову, вытянула длинную шею и, закатав губы, показала зловещий оскал огромных, выдающихся вперёд резцов, сопровождая это громким скрежетом. Мамаша не думала шутить, но её зубищи словно загипнотизировали Ларри.
— Беги! — завопила я.
Подстёгнутый криком, Ларри неловко попятился назад, оступаясь и увязая в глубоком песке. Он не мог отвести взгляд от зубов верблюдицы. Когда мамаша ринулась в наступление, он сгрёб пригоршню песка и швырнул ей в морду. Она продолжала надвигаться. Ларри швырнул ещё горсть.
— Помогите! На помощь, скорее! — взвизгивал Ларри.
Удирая задом наперёд, он и шагу не мог ступить, беспомощно трепыхаясь в песке, но тем не менее отказывался повернуться спиной к злобной пасти атакующей верблюдицы.
Нигде не было видно взрослых. Мужчины — в полях, а женщины, вероятно, ушли стирать на канал, рассудила я. Поблизости — только несмышлёные дети, да и те покатывались со смеху над злоключением Ларри. В тот самый момент, когда я уже была готова бросить велосипеды, на крик из одной хижины высунулась женщина. По выражению её лица я поняла, что Ларри попал в настоящий переплёт. Подскочив к стене хижины, она подхватила толстую трёхфутовую дубину. Египтянка удивительно быстро и уверенно «плыла» по глубокому песку. Добравшись до мамаши-верблюдицы и взявшись за дубину обеими руками, женщина сплеча обрушила её на голову верблюдицы. Звук удара был хорошо слышен даже с дороги, более всего он напоминал приземление арбуза, грохнувшегося с высоты в десять футов на цементный пол. Мамаша свернула атаку, поджала губки и удручённо понурила голову, тогда как Ларри, развернувшись в нужном направлении, ударился бежать во все лопатки. Верблюжонок, покачиваясь из стороны в сторону на некрепких ножках, прошагал за ним несколько ярдов, попытавшись напоследок тяпнуть за пятку, а затем потрусил назад к матери, которую на чём свет стоит ругала женщина с дубинкой.
— Телевик,— вот всё, что мог сказать Ларри, влезая на велосипед и отправляясь восвояси.
В тот вечер мы дотащились до Эль-Минья уже затемно. Студент колледжа, говоривший по-английски, проводил нас к «Сити-отелю».
— За номер — по пять фунтов (шесть долларов пятьдесят центов) с каждого, включая обед и завтрак,— объяснил администратор отеля.
Тринадцать долларов — сумма казалась астрономической, поскольку не далее как вчера мы отдали за нашу комнатушку каких-то полтора доллара. Но в «Сити-отеле» царила безупречная чистота, что могло пойти моему больному желудку только на пользу. И самое главное — администратор согласился взять на себя хлопоты по регистрации паспортов.
— О столе — не беспокойтесь. Здесь хорошо кормят — здоровая и безопасная пища,— добавил он.— У нас останавливаются тургруппы проездом из Каира в Луксор, и мы имеем богатый опыт по части приготовления блюд, которые по вкусу иностранцам.
Целый час мы тёрли и скребли свои почерневшие от грязи тела, а затем поплелись в столовую. Желудок всё ещё не пришёл в норму, но что касается еды — давненько я не видела ничего подобного. За салатом из латука, помидоров и огурцов последовал отварной рис с куриной печёнкой, муссака, ростбиф с картофелем и морковью, сыр и финики — на десерт. Короче говоря, всё это и близко не лежало к нашей походной стряпне.
К утру я почувствовала себя лучше. Мы торопливо заглотали омлет, хлеб и пару чашек горячего чая и отправились в путь.
Третий день езды от Каира был отмечен началом перемены в поведении египтян. В оба предыдущих дня люди, собиравшиеся толпами вокруг нас, держались степенно, стараясь не теснить нас. Но когда мы остановились купить какой-нибудь лёгкой закуски в деревушке, в двух часах пути к югу от Эль-Минья, всё изменилось. Мужчины и мальчишки буквально набрасывались на нас, стремясь во что бы то ни стало попасть в привилегированное меньшинство «особо приближённых» к только что прибывшим иностранцам. Пихаясь и царапая друг друга, они протискивались вперёд, стараясь добраться до нас, всё больше впадая в неистовство.
Пока старуха торговка из фруктового ларька воплями призывала толпу сдать назад так, чтобы она смогла продать нам свои апельсины, я с ужасом наблюдала, как шестеро босоногих разбойников ломились сквозь громоздившиеся за её спиной хлипкие деревянные полки. В следующую минуту, не выдержав напора наседающих тел, киоск рухнул вместе с тентом и со всем своим содержимым. Торговка завизжала, судорожно цепляясь за раскиданные ящики с фруктами. Масса продолжала свой натиск, и когда мы с Ларри были уже почти на волосок от гибели под ногами беснующихся, чей-то внушительный голос остановил волну.
Голос принадлежал единственному поселковому полицейскому. Это был круглолицый мужчина в годах, на нём были застиранная форменная рубашка и поношенные брюки. Он прокладывал себе дорогу среди всеобщей истерии. Заслышав его громоподобный голос, всяк застывал на месте. Протолкавшись к нам, полисмен жестом приказал всем расступиться. Страж порядка был вооружён узким двухфунтовым стеком с тремя лентами белой пористой резины на конце. Стоило ему только хлопнуть этой «плёткой», как буяны съёживались и крадучись, бочком уносили ноги.