МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Книга 4
Шрифт:
Я поцеловал её волосы, ресницы, я хочу добраться до губ, но она, не настроена ни на ласку, ни на меня, ни вообще ни на что… Я отступаю, чтобы подступиться позже, но всё то же… через пару дней я позвонил дяде Валере с мольбой приехать забрать мою тёщу и его тёщу обратно в Н-ск.
Он захохотал:
– Что, уже достали?
– Лёлька на пределе.
Он пообещал приехать на следующий день. Так и сделал, объяснив своё появление тем, что Ромашка скучает по маме. Ромашка молчал, хотя было ясно, что ему, почти девятилетнему уже третьекласснику не к лицу уже было хныкать
– И долго он такой… кукольный будет?
Отец, дядя Валера, приобнял его за плечи:
– Нет, Ромашка, это только им, – он кивнул на нас с Лёлей, – первый год будет казаться, что долго.
За те четыре дня, что в нашем доме пробыли Юлия и Вера Георгиевна, мы несколько раз оказывались с Юлией наедине. Но поговорить всё же несколько раз успели, и я удивился в который раз насколько Лёля мало похожа на мать. Во всём, в отношении к жизни, к работе, к детям, к мужчинам. Юля говорила много и охотно о себе, помня мою к ней любовь. Но это и я когда-то называл любовью. Пока не почувствовал в своей душе дыхания настоящего чувства, которым я жил теперь.
Я смотрел на Юлию и думал, как правильно, что судьба разделила нас с ней когда-то. Если бы не это, не было бы ни Алёши, ни Лёли. Не было бы Мити теперь. И меня не было бы. Был бы совсем другой человек. Может быть, мы с Юлией прожили бы счастливо всю жизнь, но… я не прозрел бы сердцем никогда. Свою теперешнюю несчастную, неразрешимую, мучительную любовь я не променял бы ни на какое тихое и спокойное, благополучное течение реки жизни. Собственно говоря, я отказался от него, когда разошёлся с Александрой. Вышел из этого русла и, оказавшись в бескрайнем непредсказуемом океане, куда он понесёт меня, утопит или выбросит на райский остров вновь, я не думал и не планировал. Я просто жил каждый день. Каждый час.
И всё же Юлия спросила в один из этих дней, что они провели у нас на «Суше»:
– Неужели ты, правда, ухлёстывал за Ленкой? Или это всё выдумали, когда разошлись они с Алёшей?
– Юля, у них такой костёр, что добавление бензина вроде соперников вообще взрывает всё вокруг, – усмехнулся я.
Юлия засмеялась, всё такая же красивая и даже смех, такой как раньше, уверенный, немного наглый, притягательный, как и взгляд, она знает, что хороша по-прежнему, даже лучше прежнего и эта уверенность делает её ещё привлекательнее:
– Ты стишки вместе с сыном не пописываешь теперь? Чей ребёнок-то? Мне мать так и не сказала. Ты-то знаешь?
– Алёшкин, разве не видишь? Да и не было альтернатив. Они в ссоре были только и всего, – уверенным тоном сказал я. Юля поверит, потому что Вера Георгиевна никогда ей правды не откроет.
А вот Валерий меня буравил взглядом, и чего ты хочешь от меня, так и хотелось мне спросить…
Но больше всего в их приезд мы говорили о произошедших всего за неделю до этого взрывах жилых домов. Это чудовищное, запредельное и кажущееся неправдоподобным, злодеяние всех напугало до полусмерти, ещё и потому что становилось ясно, что ничто не спасёт, если для взрыва выберут твой дом.
Мы все не могли не говорить об этом, это затмило собой даже появление нового члена семьи, что было нормальным и ожидаемым событием, а безумие и бесчеловечность терактов, беззащитность перед злом, ополчившимся на нас, заставляло чувствовать себя беспомощным овечьим стадом. Особенно в сочетании с тем, что я знаю о том, что произошло с детьми на Кавказе. К счастью, Н-ские пребывали в счастливом неведении.
Через пару недель после их отъезда, визит к нам нанесли и мои родители, тоже радостно встретившие появление правнука. После отбытия всех наших визитёров, в нашем доме сразу стало тихо и спокойно на несколько дней. Если можно, конечно, так считать, учитывая, что Митя теперь мучился коликами и приступы не давали никому покоя, когда он надрывался подолгу в крике, от которого ничего не помогало.
Лёля почти не спала. Она уходила из их спальни с малышом в дальние комнаты, чтобы никому не мешать спать. Я застал её за этим однажды ночью, случайно проснувшись.
Я вошёл в комнату, где когда-то жил Юра, теперь же эта комната стоит, сохраняя его вещи, к которым, он, возможно, никогда уже не захочет прикоснуться, как не захотел приехать в Москву этим летом. Лёля сидела в кресле напротив видеодвойки, в которой шёл фильм, почти без звука, кажется, «Люди в чёрном»…
– Почему ты здесь?
– Митя плакал. Я ушла, чтобы Лёня не проснулся, – Лёля улыбнулась бледно: – он с дежурства. А тут ещё дома «дежурство»…
Я смотрю на неё: прозрачная до синевы, совсем худенькая, она держит на руках бесценный свой свёрток в мягком пледе, тонкие щиколотки в шерстяных носочках, даже тапочек не надела, чтобы тише ступать и не будить своего драгоценного Лёню.
– Так нельзя, Лёля, ты совсем не отдыхаешь…
– Мне не нужен отдых, Кирюша, – она улыбнулась.
– Всем нужен отдых. Ты совсем не спишь. Я ни разу ещё не видел тебя спящей за последний месяц. А Алёшке может быть стоит на время отказаться от дежурств.
– Как же он откажется, в Склифе!?
– Значит, я помогу тебе. Я не дежурю.
– Ты каждый день на работе, тебе нельзя не высыпаться тоже.
– Лёля, это и мой сын, ты не забыла?
Она посмотрела на меня:
– А если нет? Если его?
– Он твой. Поэтому мой, – я присел возле неё, возле кресла. Лёля протянула руку к моему лицу, тихо улыбаясь:
– Почему ты меня любишь, Кирюшка?
Я улыбнулся, пытаясь поймать губами её ладонь:
– Ну… может быть потому, что ты любишь меня?..
Митя закряхтел, захныкал и задрыгал ножками, вдыхая воздуха, чтобы заорать погромче. Лёля наклонилась к нему, умоляя:
– Ш-ш-ш, мой хороший, не плачь… ну, не плачь…
– Давай я похожу с ним, всё равно пока не прокричится не успокоится. А ты ложись, поспи, – сказал я…
– Кирюша…
– Я всё равно уже не сплю. И потом, я не могу смотреть, как ты таешь. Пойдём, – я поднялся и взял орущего мальчика на руки. Но Лёля, вставая с кресла, покачнулась, и я свободной рукой обнял её…