МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Книга 4
Шрифт:
– «Д»? – она взяла медальон в руки.
– Да, маленькую. А потом добавим ещё…
– Много? – смеётся Лёля.
– Три не меньше. Число «4» тебя устроит? Или лучше «5»?
– Иди сюда, «отличник»… – прошептала Лёля, притягивая меня к себе. – Я
люблю тебя…
– Это я люблю тебя!
– Я – больше!
– Поспорим?..
Я был готов к тому, чтобы не входить к ним хоть до завтра, но Митя с этим уже не соглашался. Минут сорок я ещё уговаривал его потерпеть, прохаживаясь с ним на руках взад и вперёд по моей спальне, но скоро он вопил
– Ну, что, сынок, напомним мамочке о себе, – я открыл двери своей спальни.
– Митя… – выдохнула Лёля.
Она набросила халатик, выйти из спальни, подняла руки к волосам, скрутила в узел кое-как. Как ты прекрасна…
Лёля вышла из спальни, и я встаю, чтобы хотя бы одеться.
Лёля вышла, лохматая и взволнованная, тонкий халатик болтается на её фигурке, смотрит на меня:
– Давно кричит?
– Им полезно покричать, не переживай так, – улыбнулся я, отдавая ей малыша, который на её руках сразу почувствовал её и поворачивает головку к её груди. Чувствует аромат?..
– Спасибо, Кирюшенька, – улыбается Лёля, привычно отворяя халат на груди. С какой жадностью Митя вцепился в неё, сразу с наслаждением смеживая веки и причмокивая, прижав к ней ладошку! И Лёлино лицо при этом, склонённое над ним… Не зря сотни и сотни лет художники вдохновлялись и вдохновляются мадонной… Мне кажется, я не видел этого раньше никогда… Да Не кажется, не видел: ни Наташа, ни Александра не кормили грудью моих сыновей.
Лёля вернулась в спальню, а Алексей вышел.
– Ты умойся, наконец, – сказал я, глядя на него.
Алёша улыбнулся, потёр лицо:
– Ужас?
– Не то слово.
Алёшка смеясь, пошёл в ванную.
– Расскажи теперь о бандитах, что за история? – я, наконец, задал вопрос, который мучил меня всё утро.
Алексей посмотрел на меня, вытираясь:
– История… – проговорил он, расчёсывая мокрую эспаньолку, – на целый боевик.
Мы ушли с ним на кухню, он рассказал, сидя напротив меня через стол, и мне становится понятно, почему моё сердце ныло и рвалось всё то время, пока их не было и особенно в этот самый день. Я стал чувствовать их на расстоянии, раньше я не был способен на это. Раньше я никого не чувствовал. Это значит, я старею или это значит, я люблю?
– Хорошенькое дело… – бормочу я. – Ничего нигде не сообщали… Глухо упоминали в новостях, что участились бандитские вылазки, а это… это же разведка боем настоящая… Они приехали-то на чём?
– На джипах, на чём, не на танках, слава Богу. Хотя я бы не удивился.
– Джипы тоже припрятали, как и арсенал?
– Так, вероятно. Меня не очень интересовало, было чем заниматься.
– Было… и мне ничего, ни слова не сказал!
Алёша смотрит на меня:
– Чего ради? Чтобы ты тут один с ума сходил? Теперь говорю. А тогда… да я и сейчас ещё в себя не пришёл… Правда сейчас кажется, что всё это не с нами было. Рассказываю тебе как какой-то фильм… кошмарный сон.
Я разглядываю его, моего взрослого мальчика, которому в который уже раз выпадают испытания, какие мне даже и не снились. И он выходит из них сильнее, чем был.
– Лёля… очень пострадала, да? – дрогнув, спросил я.
Алёша посмотрел на меня, нахмурив густые светлые брови:
– Она… пострадала так… – сказал Алёша, бледнея, – Так, что… меня ненавидел весь город, пока думали, что это я… Поэтому роды начались… вообще это чудо, что… что они оба живы. Случайность. Будь плацента расположена иначе, не прижми ребёнок её, при начавшейся отслойке… Ты знаешь, что было бы, ты сам врач… – закончил он, поднимаясь с табурета и включая чайник.
– Так Митя спас и себя и её?
Алёша посмотрел на меня, чуть улыбнувшись:
– Он… он необыкновенный ребёнок, правда? Будто посланец.
– Любой ребёнок посланец, – сказал я, улыбаясь тоже, и думая о нём самом, об Алёше, больше, чем о Мите. – Но ты прав, Митя… Митя, видимо, должен был родиться… – я помолчал немного, раздумывая спросить или опять промолчать. – Алёша… то, что было в Чечне… ты вспоминаешь об этом?
Алексей не вздрогнул, не побледнел, мы слушаем, как шумит, разогреваясь, электрический чайник:
– Вспоминаю? Нет. После того, как… – он сел на стул, вздохнув, посмотрел на меня: – после того как Лёля однажды заставила меня выговориться, уже – нет. И знаешь… она была там со мной. Все мои товарищи смеются надо мной до сих пор, вспоминая, как я звал её во сне… каждую ночь.
– Н-да… Лёля… – проговорил я, отодвигаясь от стола и, расправив напряжённые до сих пор от его рассказа плечи, опираюсь о стену.
– Ты… любишь её? – неожиданно спросил он, продолжая смотреть на меня. – До сих пор её любишь?
– До сих пор? – усмехнулся я, скользнув глазами по нему. Как будто можно разлюбить… – Я поеду на кафедру. Не ссорьтесь больше?
– Ты не ответил, – Алексей нахмурился, глядя на меня.
– Не надо.
– Я должен знать, – настаивает он.
– А чего ты не знаешь? – я смотрю на него уже открыто и прямо, мне нечего стесняться сейчас. – Я не соперник тебе.
Отец уехал на работу. «Не соперник», как бы ни так… Я слишком хорошо помню, как тогда он целовал её, и как она в ответ целовала его. Всего три года прошло. Вопрос о Чечне всколыхнул во мне это воспоминание? Или опять наползающая на меня чёрной тучей ревность? Теперь, когда родился Митя, когда Лёля не беременна больше…
Я заглянул в спальню. Лёля задремала, обнимая тоже спящего Митю. Она, как река огибает его, закругляясь вокруг малыша своим телом. Я укрыл их пледом и вышел. Надо сходить в магазин, купить продуктов на ужин. Сегодня пятница, в понедельник мне на работу. Размышляя об этом, я пошёл на кухню опять, посмотреть, что там есть из продуктов и что надо купить…
Но не успел я переодеться, как чей-то звонок в дверь передёрнул тишину квартиры. Странно, кто бы это мог быть, к нам мало кто ходил. Я открыл дверь. На меня смотрит Стерх, сверкая огромными глазами миллионлетнего льда.