Миллион миллионов, или За колёсиком

Анин Александр

Андрей с супругой Леной заняты серьёзной беседой. Это понятно: людям, прожившим друг с другом без малого четверть века, всегда и везде найдётся, о чём поговорить. Олег травит анекдоты Сёмкиной Алле, Ольге и её мужу Андрею, те громко смеются, впрочем, стыдливая Алла немного сконфужена; анекдотов Олег знает множество и все похабные. Надежда намертво приклеилась к Талгату (глупая!), он же облизывается на двух «малолеток»: Ольгину дочь и Олегову модель по имени Ксюша. Те в свою очередь в компании Карины обсуждают, где, что, почём, тыкая пальчиками то в одно, то в другое из надетых на них шмоток. Немцев не видать, наверное, пошли в пристройку за домом, где оборудована система управления пиротехникой.

Надо же проверить, всё ли в порядке и не случится ли сбоя в ответственный момент премьеры, до неё, кстати, осталось чуть меньше тридцати минут («Скоро будить Дашу», — думает Мхов). Мария не имеет постоянного пункта дислокации, она, заметно пошатываясь, бродит от одной группы гостей к другой и везде прикладывается к большому бокалу с коньяком («Ладно, пускай, — думает Мхов). А вот и Алексей — сын появляется в дверях дома, медленно спускается по лестнице, отходит к стене и стоит там, почти не различимый на фоне тёмного кустарника. Тоже, наверное, хочет посмотреть фейерверк.

Мхов не видел его с того самого вечера в школе (он практически не покидает своей комнаты) и теперь, глядя на Алексея отвыкшими глазами, осознаёт, что происходящее с сыном очень близко к катастрофе.

— Сём, пошли выпьем.

Мхов прерывает собеседника на полуслове, рывком поднимается на ноги, тащит его в ротонду. Там хватает со стола бутылку «стандарта», разливает водку в два стакана, один подаёт Семёну. Они молча чокаются, выпивают.

— Сём, скажи мне…

Водка неожиданно остро ударяет Мхову в голову, он теряет мысль и никак не может сообразить, что же он хотел, чтобы ему сказал Семён.

— Сём, скажи… сейчас… фу, чёрт… Сёма…

Его пьяная жена заплутала за домом в районе бассейна. Она кружится на одном месте, пытаясь сообразить, как её сюда занесло. Бокал с остатками коньяка выскальзывает из ватных пальцев, падает в сухую траву. Мария нагибается, чтобы поднять, но, потеряв равновесие, падает сама. Она неуклюже ворочается на земле, не в силах подняться. «Господи, как неудобно, что ж я так нажралась», — думает она. Чьи-то сильные руки уверенно отрывают её от земли, поднимают, крепко держат под груди, сквозь собственные алкогольные пары Мария ощущает плотный пивной перегар.

— Au-au-au, meine arme kleine Mascha! — Ай-я-яй, моя бедная, маленькая Маша!

Нет, только не это! Хриплый голос Карл-Хайнца сквозь его же приглушённый смех заставляет вибрировать барабанные перепонки, его жаркое дыхание обжигает ушные раковины.

— Maedchen ist betrunken, Maedchen bekommst auf dem Gesaess! — Девочка нажралась, девочка получит по жопе! — вторит ему хихикающий Фридрих.

— Нет, нет, пусти, — кряхтит Мария.

Она пытается вырваться, да куда там! Карл-Хайнц сдавил её так, что темнеет в глазах.

— Zum letzten Mal, zum Abschied, na und, Mascha? — В последний раз, на прощанье, а, Маша?

— Найн! Найн! — дёргается она из последних сил, вспомнив единственное знакомое ей немецкое слово.

— Verstehe nicht! — Не понимаю! — тихо ржет Карл-Хайнц и больно шлёпает её по ягодице. — Verstehe nicht, Hure! — Не понимаю, сучка!

— Lass ihr, lass ihr! — Ну, давай её, давай!

Фридрих спереди лапает Марию за груди, задирает на ней платье, с вывертом щиплет ляжки.

— Wo? Direkt hiere, Dummpkopf? — Где? Прямо здесь что ли, дурак? — пыхтит сзади Карл-Хайнц.

— Wo-wo! Selbst Dummkopf! In Sauna, hier! — Где — где! Сам дурак! В бане, вот где!

И

уже ей быстрым, прерывающимся шёпотом:

— Mascha, zierst Du dich nicht, zierst Du dich nicht… komm, denn erblickt man uns… komm, das gefaehllst Dich… das gefaehllst Dich immer… komm schneller… — Маша, не ломайся, не ломайся… ну, пойдём, а то увидят… пойдём, тебе же нравится… тебе всегда нравилось… ну, давай быстрее…

От этой тарабарщины, от этого шёпота у Марии ещё больше кружится голова, Карл-Хайнц лезет в вырез платья, мнёт груди, добирается до сосков, его огромный жёсткий член упирается ей в зад.

И Мария сдаётся. Подталкиваемая сзади Карл-Хайнцем и влекомая спереди Фридрихом, она, спотыкаясь, двигается в сторону сауны, вот уже распахивается деревянная дверь, её протаскивают через предбанник и в темноте парилки две пары уверенных рук высоко, до подмышек, задирают на ней платье.

Мхов уже ничего не спрашивает у Семёна, да и Семёна рядом с ним нет, он присоединился к компании своей жены и вместе со всеми хохочет над анекдотами Олега. В пьяной голове Мхова носятся обрывки необязательных, не связанных друг с другом мыслей, они беспрестанно всплывают в мозгу и никакую из них он не успевает додумать. Между тем, он хочет остановиться на чём-нибудь именно необязательном, чтобы таким образом хоть ненадолго отвлечься от множества других мыслей, неудобных именно своей обязательностью и ещё тем, что они порождают вопросы, на которые нет ответов. Впрочем, одна необязательная мысль словно цепляется за какой-то острый край (может быть, за стрелки часов, на которые он мельком смотрит) и начинает раскручиваться по направлению к времени, вернее, к словам Алексея о невозможности путешествовать по времени.

А из головы Марии все мысли вытеснены наплывающим оргазмом. Два сопящих, фыркающих жеребца сразу с двух сторон, как это было уже не раз, нагнетают в неё горячий пар наслаждения. Только на этот раз уж слишком горячий. Мария чувствует, что она не просто мокрая — пот стекает по всему телу щекочущими струями. То же самое происходит и с этими двумя — зажатая между ними, она просто купается в немецком пивном поте. Жарко, очень жарко, быстрее бы. И немцы, молодцы, своё дело знают — ещё несколько энергичных толчков, и внутри Марии взрывается молочно-шоколадная бомба. Взрывная волна обжигающим сиропом мгновенно обволакивает сердце, достигает самых отдалённых уголков организма; ещё секунда и, брошенная на колени, взахлёб скулящая Мария привычно подставляет лицо, рот и груди под густые выплески немецкой спермы.

— Oh, mein Gott! Ohouu! Bumse Deine! Ohuu! Maedchen! — О, мой бог! оооу! ёб твою! ууау! девочка! — ревут на разные голоса Карл-Хайнц и Фридрих, трясут над ней своими набухшими членами.

Излившись, они торопливо натягивают брюки, шумно отдуваются.

— Na was fuer eine Hitze, wohin? Sauna is aus, — Ну и жара, откуда? Сауна же не включена, — прерывисто дыша, удивляется Фридрих.

— Schneller, schneller druecken wir uns schneller, — Быстрей, быстрей выметаемся, — торопит Карл-Хайнц.

Мария, изнемогая от жары, наспех одёргивает платье, трусами вытирает с грудей и лица липкие, размытые потом следы страсти.

— Hab nicht verstanden! — Не понял! — раздаётся вдруг в темноте удивлённо-растерянный голос Карл-Хайнца. — Was fuer eine Scheisse?! — Что за дерьмо?!

— Was noch? — Что ещё? — это Фридрих.

— Na die Tuer selbst! — Да дверь!

Слышно как Карл-Хайнц что есть силы дёргает дверную ручку.