Миллион миллионов, или За колёсиком
Шрифт:
Сам доктор, похоже, в этом и не сомневался. Он прекращает расспросы и раздумчиво попыхивает трубкой.
— Давайте так, — говорит он. — Похоже, случай не совсем обычный, здесь без разговора с ребёнком советовать что-либо сложно (пых-пых). Причём, беседовать лучше в привычной для ребёнка обстановке, дома, например.
Мхов согласно кивает.
Тогда Данилов-Георгадзе раскрывает пухлый ежедневник, не спеша, пролистывает несколько страниц, что-то прикидывает в уме.
— В субботу вечером, скажем (пых-пых), в девять часов вас устроит?
— Вполне. Куда прислать машину?
— Не беспокойтесь, — врач машет рукой, крупный бриллиант в массивном перстне колет глаза острыми многоцветными искрами. — Сам доеду, я, знаете, люблю за рулём.
Совсем иного рода разговор выходит у Мхова часом позже со старшей следовательшей межрайонной прокуратуры Бомбер Луизой Яновной, советником юстиции какого-то там класса.
Входя в кабинет в сопровождении Ланового, Мхов представляет себе Луизу Бомбер в виде отвратительной пожилой крысы, этакой рыцарши решётки и параши почему-то в железных очках. Но навстречу из-за казённого стола поднимается миниатюрная, приятно полноватая юная брюнетка с вызывающе красивым бледным лицом. Правда, в очках (тут Мхов угадал), но не железных, а в тонкой серебристой оправе.
Здороваясь, Мхов поневоле улыбается, но в ответ натыкается на колючий взгляд и вспоминает, что сюда приглашают не глазки строить, а свободы лишать. Поэтому он настраивается на серьёзный лад, пробует упорядочить в голове недавний инструктаж Ланового: на какие вопросы как отвечать, а на какие не отвечать вовсе.
Но всё это оказывается не нужным. Бомбер сначала минуты три вообще молчит, глядя то на Мхова, то в справку о болезни Алексея, положенную перед ней Лановым, потом небрежно закуривает «Давыдофф» и равнодушно сообщает:
— Сегодня я хотела просто посмотреть на вас, Кирилл Олегович. Для начала.
Не дождавшись ответа, продолжает:
— Желала бы я взглянуть и на Алексея Кирилловича.
Брезгливо трогает длинным наманикюренным ногтем справку.
— Ну да ладно. Будет время.
Президент Путин по-рыбьи скучно смотрит с портрета на стене. Лановой разглядывает следовательшу с откровенной неприязнью.
Та подписывает бланки пропусков.
— Не задерживаю.
Мхов с Лановым уходят.
В коридоре адвокат говорит:
— Сучка. У неё папа не последний человек в хозуправлении Генпрокуратуры. С «самим» на короткой ноге. Можете себе представить. Но у них ничего нет. Алексея надо им подольше не показывать. На всякий случай, у меня есть подход к её папаше. Отобьёмся.
— А что тот десятиклассник, которого упоминала потерпевшая? — вспоминает Мхов.
— Узнавал, — морщится Лановой. — Алиби, железное. Да вы не беспокойтесь, Кирилл Олегович. Я ж говорю, отобьёмся. Улик-то никаких.
Следующая встреча у Мхова аж через два часа. Садясь в машину, он поначалу намеревается заехать в «Пушкин» пообедать, но передумывает. Достаёт мобильный, набирает номер. После долгого ожидания на том конце снимают трубку, Мхов слышит завывание электрогитары, грохот барабанов.
— Марат, здорово, это я. Как дела? Репетируете? Подъеду ненадолго? Ага. Ладно.
Через полчаса, продравшись сквозь московские пробки, «мерс» доставляет Мхова к железной двери подвала в тихом марьинорощинском дворе. Мхов обходит автомобиль сзади, достаёт из багажника продолговатый потёртый футляр, давит на кнопку звонка сбоку двери, два длинных, два коротких.
Ему открывает долговязый худой человек с длинными до плеч полуседыми волосами, полностью одетый в джинсу. Они обнимаются прямо на пороге, затем спускаются по бетонной лестнице в подвал.
Человека зовут Марат. Давным-давно, в позапрошлой жизни, он и Мхов вместе играли в вокально-инструментальном ансамбле (так это тогда называлось) экономфака МГИМО. В отличие от Мхова, Марат институт так и не закончил, плотно занялся музыкой. Играл и пел в нескольких известных составах, от сочинённых им шлягеров, было время, сходил с ума весь Советский Союз. Когда это стало возможно, собрал приличный коллектив и уехал за границу. До последнего времени работал в Европе и Америке, был популярен в тамошней русскоговорящей среде. В результате, больших денег, конечно, не поднял, но вернулся не нищим. Теперь, когда вновь пришла мода на советские шлягеры 70-х и 80-х годов, Марат сколотил сборную команду из прошлых знаменитостей и с успехом ставил на уши ночные клубы обеих столиц.
Они проходят закоулками подвала и попадают в небольшое помещение — здесь у Марата репетиционная база и записывающая студия. У Мхова, как обычно, на мгновенье перехватывает горло от этой бесшабашной атмосферы безвозвратных лет: сверкания гитар и барабанов, гудения усилителей, шороха акустических колонок. В стороне на круглом столе разложены овощи, мясная нарезка, здесь же три бутылки «Гжелки», батарея отечественного пива. Ребята закусывают. Мхов приближается, здоровается со всеми за руку, все они из того времени, постаревшие, погрузневшие советские полы маккартни и ричи блэкморы.
— Будешь? — Марат кивает на стол.
Мхов наливает себе полстакана водки, опрокидывает её в три глотка, набивает рот мясом, запивает всё это пивом прямо из горлышка. Все закуривают, Мхов тоже, процедура должна быть соблюдена без изъятий.
Затушив «бычок» в большой банке из-под сельди, он тщательно вытирает руки носовым платком, открывает свой футляр и бережно достаёт оттуда старенький басовый «Фендер» модели «телекастер». Проводит по грифу специальной фланелевой тряпочкой, направляется к месту, где расставлена аппаратура, подключает гитару к усилителю. Пока остальные разбирают свои инструменты, Мхов несколько раз пробегает пальцами по ладам и остаётся доволен собой и звуком.
— Ну что, Киря, любимую? — спрашивает Марат.
Мхов кивает, вразвалку подходит к микрофону, запрокидывает голову и что есть силы отрывисто выкрикивает:
— Ван! Ту! Фри! Фо!
Никто не старается играть слишком правильно; в 65-ом юные «роллинги» ещё не очень хорошо владели музыкальными инструментами. Поэтому Мхов, небрежно дёргая струны бас-гитары, трясясь, словно подключённый к электричеству, отвязанным, разболтанным баритоном запевает:
I can’t get no satisfaction I can’t get no satisfaction ’Cause I try, and I try, and I try, and I try I can’t get no, I can’t get no