Миллион миллионов, или За колёсиком

Анин Александр

— Ва-ау! — презрительно тянет она и, схватив прямо с подноса официанта рюмку с текилой, одним глотком опорожняет её.

— Ну вот и молодец, — одобряет Мхов.

Клара не обращает на него внимания, она ножом и вилкой терзает огромный кусок свинины, сочащийся светлым соком.

Только лишь набив рот мясом и картошкой, она с трудом произносит:

— Уиэоой!

Мхову смешно и он тихо смеется, должно быть, это означает «ну и хрен с тобой».

Музыканты, несколько минут назад вышедшие на сцену, заканчивают свои приготовления, берут несколько ленивых аккордов, обкуренный солист сломанным голосом заводит блюз:

А у нас на фирме непонятки пошли, Не успели бандиты отъехать – прокурорские пришли. А я хотел соскочить

и свою долю продал, А мой партнёр Вася за это мне по ебалу дал. А я был торчёный и его обматерил, А Вася за это мне вообще ебло разбил. Я подался в больницу, а она на замке, Я пришёл с Васей мириться, а он с пулей в башке, Я побежал в ментовскую, а там мудак на мудаке, Я приполз к жене, а её кто-то ебёт на толчке! Оуоу! ебёт на толчке… Я поперся по улице, и на меня наехал «мерс», А хозяин вылез и на меня залез. Я пошел дальше, и на меня наехал «ниссан», А хозяин вылез и на меня нассал. Я лежал, где оставили, и на меня глазела Луна, Я звал свою смерть, но ко мне не пришла она. Тогда я уснул и видел, что по Африке еду на белом слоне, А ещё, что по прерии еду на чёрном коне, А ещё, что в ракете лечу к Луне, А проснулся на асфальте весь в блевотине. А из подворотни выползла какая-то блядь, Она села на корточки и начала срать. Я смотрел на ее жопу и меня возбуждала она, Она была большая и ждущая, как родная страна. Оуоу! родная страна… Раньше нам говорили, что мы лучше всех, А потом нам сказали, что мы хуже всех. Теперь нам говорят, что мы вроде опять ништяк, И это правильно, потому что Владимир Владимирович Путин говорит так. И то, бля: кто себя ненавидит, кто полюбит того? А если и полюбит, то такое же говно. А мне нельзя быть говном – Вася умер за то, чтоб я не был говном, Я должен быть адекватным не нищим пацаном. И все мы должны быть адекватными не нищими пацанами, И тогда американцы и остальные засранцы заебутся тягаться с нами! Оуоу! американцы! Оуоу! бля, засранцы! Заебутся тягаться с нами… Вот я возьму свои бабки и вложу их в реальный сектор экономики, И тогда все твари запрыгают, как сраные гномики. И тогда к нам рекой потекут инвестиции, И Москва, слышь, суки, станет деловою столицею мира. Ну кому ещё непонятно?! Хуй вам в рот, ебаные черти! Кто ещё хочет комиссарского тела?! Кому не хватило Васиной смерти?! Я теперь понял расклад и знаю, что делать, а именно: Надо бросать на хуй кокс и шлюх, оуоу! надо родину любить, не надеясь, что это взаимно!

Остаток вечера проходит мирно. Клара словно забыла о заведённом ею разговоре, и они многословно обсуждают ничего не значащие пустяки. Но в итоге, встав из-за стола, Мхов всё равно ощущает внутри себя постороннюю пустоту, правда, локализовавшуюся до размеров тревожно пульсирующей точки.

От трёх текил Клару немного разморило; садясь в машину, она теряет равновесие и чуть не падает на тротуар. Мхов вовремя ловит её, удерживает, прижимает к себе и вдруг, через горячий алкогольный запах, взасос целует в губы. Она, смеясь, отбивается, Мхов заталкивает Клару в пахнущий разогретой кожей салон, чувствует, что ещё немного, и он станет иметь её прямо здесь, на заднем сиденье автомобиля. Поэтому он хрипло командует водителю:

— На Маросейку!

Мхов боится не дотерпеть до «Сокола», в свою же семейную квартиру на «Смоленке» он никогда не привозит, и не привозил ни Клару, ни кого бы то ни было ещё до неё.

По дороге Мхов, не в силах успокоиться, расстёгивает ширинку на Клариных джинсах, сквозь тонкое кружево трусов с силой запускает пальцы в мокрую промежность. Клара из последних сил обороняется, обеими руками вцепляется в его запястье, не пускает внутрь себя, хихикает, уморительно-пугливо таращит глаза на безучастный затылок водителя.

Обстановку разряжает телефонный звонок. Это Срамной, он сообщает, что операция по захвату «языка» в очередной раз провалилась.

По словам генерала, дело было так. Как только клиент (он зарегистрировался как Валерий Валерьевич Белов) вышел из казино, к дверям с воем сирены и миганием проблесковых огней подкатил милицейский «Форд». Из него выскочили трое вооружённых ментов в бронежилетах, дружно запихнули этого самого Белова в машину и с теми же понтами отчалили. За ними поехали, посмотреть, чего и как. Ехали-ехали и выехали на Волоколамку. И вот там, не доезжая трёх километров до МКАДа, менты обстреляли группу слежения из автоматов. Палить в ответ по ментовской машине ребята, естественно, остереглись, поэтому скоренько развернулись и прибыли назад ни с чем. Номер «Форда» уже успели «пробить» по базе. Результат знакомый: таких номеров в природе не существует, как, впрочем, и такого человека по указанному адресу.

Честно говоря, Мхову сейчас не до этого. Всё сущее для него ограничивается одной только Кларой; «мерседес» уже въезжает в старый двор в недрах Маросейки.

Вообще-то Мхов старается как можно реже бывать здесь, в месте, где он родился и прожил почти половину своих лет. Раньше в этом доме жили его родители. Но два года назад, отдыхая на Кубе, они утонули в море. Никто не знает, да и не узнает, как это случилось. Просто вышли вдвоём на рыбалку на моторном катере и не вернулись. Позже спасатели нашли перевернутый катер. Не было ни шторма, ни просто маломальского волнения. Это всё, что сообщили кубинские власти. Мхов тогда не поверил, отправился на место, прихватив генерала Срамного. Тот задействовал старые кубинские контакты, провёл детальное расследование. Торчали там две недели. Ничего.

Теряя голову, Мхов выволакивает Клару из машины.

Непослушные пальцы путаются в кнопках кодового замка на парадном.

Стародавний лифт с металлическими решётками постукивает, поскрипывает, тащит их наверх.

Сначала один ключ никак не попадёт в замочную скважину, затем другой всё не желает проворачиваться в замке.

Клара нетерпеливо притоптывает высоким каблуком по истёртому кафелю лестничной клетки.

Но дверь уже открыта, тёмное пространство манит застоявшимся теплом.

— Сейчас, сейчас, погоди, — задыхаясь, Мхов за руку затягивает Клару в прихожую, толчком ноги захлопывает дверь, поворачивает девушку к себе спиной, на ощупь во мраке спускает на ней джинсы, резко нагибает (она громко ударяется лбом о платяной шкаф) и одним движением занимает внутри Клары своё привычное маленькое место.

Оно, это место, отзывается сначала сладким всхлипом, а через долгую минуту — судорожными сокращениями и горячей влагой, которую Мхов, рыча и завывая, смешивает со своей и под громкие вопли Клары валится на пол у её ног.

Некоторое время Клара стоит, как её поставили, покачивается, бормочет что-то себе под нос. Потом глубоко вздыхает, опускается на колени перед лежащим Мховым. Мхов пытается разглядеть в темноте лицо склонившейся над ним Клары. Кажется, Клара улыбается. Он шепчет: «Клара…» Она ему нужна. Она напоминает одну маленькую девочку, на языке у которой ему было так хорошо.

Найденное колёсико скоро превратилось в любимую игрушку. Он мог, забыв о времени, разглядывать его, трогать, он засыпал с ним и перед сном подолгу переживал даваемое колёсиком ощущение почти осязаемого ожидания. Чего? Этого он не знал, но был твёрдо уверен, что что-то обязательно начнёт происходить. Что-то такое, чего не будет больше ни с кем.

И вот однажды он в первый раз увидел колёсико во сне. Оно само по себе катилось посреди печальных, запорошённых снегом равнин, оставляя позади себя ребристый одинокий след. Ему стало до слёз жаль колёсико за это его несказанное одиночество, и он, не раздумывая, пошёл вслед за ним.

Сразу где-то далеко-далеко впереди заиграла музыка, однообразная, ни печальная, ни весёлая, какая-то навязчиво неритмичная. Под эту музыку он и продолжал свой путь, в котором не наблюдалось ничего, кроме него самого, колёсика и лёгкого снега, отвесно падавшего с непроницаемо-молочной вышины.