Миллион причин умереть
Шрифт:
– Артемчик, ну пожалуйста, ну прости меня! Ну оставь меня в покое! Я ничего не хочу! Я не смогу... Я не буду ничего делать!!! Боже! В какую яму ты меня загоняешь! Если бы ты только знал, как было велико искушение, но я не выдала тебя!
– Приз – в студию, – он захлопал в ладоши, умело копируя мимику известного телеведущего.
– Я никогда больше никого не выдам! Пожалуйста, оставь меня! Я так устала от всего. Так устала. Устала бояться и оглядываться. Я не могу так больше! А сейчас мое положение еще хуже, чем было!
– Почему? Ну что ты! Чем же оно ухудшилось? Тот, кто был для тебя вестником
– Потому что, промолчав сейчас и не сдав тебя милиции, я стала твоей соучастницей! – Оля обреченно заплакала, спрятав лицо в ладонях. – Все сгустилось вокруг. Ты, со своей одержимой идеей отомстить. Толик, преследовавший меня из каких-то там благих побуждений и в результате обнаруженный с пробитым черепом в непосредственной близости от моего жилья. Мент этот настырный... Сергей, от которого никогда не знаешь, чего ждать. Танька эта еще...
– Что за Танька?
Артем задал вопрос, не меняя позы и не меняя интонации, но Ольга уловила некую долю настороженности в его голосе. Что-то подсказало ей, что вопрос был задан не из праздного любопытства, а вполне с конкретной целью – получить исчерпывающий ответ. Какой бы беззаботностью он ни старался наполнить свой взгляд, озабоченность все же тенью проскочила. Едва уловимо, но все же проскочила...
Одним словом, какое-то седьмое, а может, двадцатое чувство подсказало ей, что ключ к разгадке кроется именно здесь. И Ольге вдруг до одури захотелось узнать: где этот самый ключик, и самое главное – какую же дверь им должно и нужно открыть. И, может быть, узнав обо всем, она сможет что-то изменить в своей судьбе. Правильнее сказать: вернуться туда, откуда ее выставили полгода назад.
Ведь там и только там она была самой собой и по-настоящему счастлива.
Глава 19
– Толик, родной... – Татьяна обхватила обеими руками безвольно лежавшую на краю больничной койки кисть Кулешова и поднесла ее к губам. – Ты слышишь меня, счастье мое?! Открой глаза, я умоляю тебя... Господи! Накажи меня за все, но не забирай его у меня! Я умоляю тебя, господи!!!
Слезы струились по ее щекам, размыв безупречный макияж и сделав лицо на редкость некрасивым. Но Татьяну это сейчас мало заботило. Отдельная палата. Любимый в беспамятстве. Можно позволить себе расслабиться и дать волю эмоциям, что удушливым спазмом встали в горле.
Все рушится, летит куда-то под гору. Свернуть в процессе этого скоростного спуска не представляется возможным. А сворачивать нужно, иначе кончится и благополучие, и, возможно, сама жизнь.
Как ей сейчас не хватало поддержки. Сильного плеча рядом. Пусть Толик последним похвастать особенно не мог, но все же не чужой человек. На понимание-то, на понимание она могла рассчитывать, черт бы всех побрал!!!
Татьяна закусила губу и затряслась в беззвучных рыданиях.
Кто бы только знал, как она устала! Устала делать вид, что ничего не понимает и не замечает. Устала притворяться, изображая заботливую любящую дочь. Фальшь. Кругом одна фальшь и страх. Страх быть уличенной во лжи и неискренности. И еще больший страх дать понять, что ты боишься. Ведь как только это обнаружится, она погибла.
Татьяна не была, конечно, уверена в том, что ее могут лишить жизни. Нет. Но ей могли создать такие условия, что само понятие жизнь будет восприниматься ею как наказание...
– Толик, приди в себя, прошу тебя, миленький, – она уронила голову рядом с его перебинтованной на подушку и задышала горячо в его бледное лицо. – Мне очень плохо без тебя, поверь! Вернись ко мне...
Травма, как сказали врачи, была не опасна для его жизни, но не безобидна для его сознания. Если верить словам эскулапа, Кулешов мог стать после этой травмы законченным идиотом, а мог и не стать. Мог полностью лишиться воспоминаний или, наоборот, вспомнить все мельчайшие детали прошлой его жизни, которым он не придавал никогда значения. Одним словом, с ним могло произойти все что угодно.
Ну а сейчас он лежал недвижимой куклой, плотно смежив веки, и никак не реагировал на присутствующих. Слезы матери и скупые отцовские слова горечи, причитания Татьяны, хитрые нашептывания Веры Ивановны, притащившей в больничную палату целую авоську апельсинов, – ничто пока не возымело действия и не способствовало тому, чтобы Толик пришел в себя.
Иногда он вздрагивал и быстро-быстро что-то шептал. Обращался к кому-то, звал по имени. Но шепот его был почти неосязаем, почти неуловим, и разобрать что-либо никто так и не сумел.
Молоденький следователь, покрутившись дня два в больнице, быстро испарился, пообещав с постоянно-кислым выражением на прыщавом лице, непременно во всем разобраться.
В последнем Татьяна сильно сомневалась и уповала лишь на то, что Толик рано или поздно придет в себя и вспомнит все, что произошло с ним до удара по голове острым металлическим предметом. Которым, по словам эксперта-криминалиста, и было совершено нападение.
– Танечка, – дверь палаты приоткрылась, и оттуда выглянуло озабоченное личико будущей свекрови. – Идите отдохните, милая. Давно сидите уже. Я вас сменю.
– Зачем? – Татьяна промокнула лицо носовым платком, извлеченным из кармана больничного халата. – Я ничего не хочу. Ступайте домой. Я останусь с ним на ночь.
– Но как же так! – Мать Толика скорчила горестную физиономию. – Так же нельзя! Да и доктор говорит, что нет необходимости находиться с ним всю ночь. Состояние сына нормализовалось, и остается только ждать, когда он придет в себя.
– Вот я и подожду.
– Но это может произойти когда угодно! – пискнула Вера Ивановна, появившись колобком из-за плеча своей подруги. – Этой ночью, другой, через неделю!.. Такое самопожертвование просто ни к чему, дорогая...
«Да шли бы вы все отсюда, старые вешалки! – хотелось окрыситься Татьяне. – Без ваших идиотских советов обойдусь!!!»
Но вслух подобных слов она, разумеется, не произнесла. А лишь горестно вздохнула, выдавила жертвенную улыбку и отрицательно покачала головой.
– Ступайте... Я останусь с ним...
Женщины, повздыхав, исчезли за дверью. Татьяна же пододвинула свой стул поближе к кровати. Подложила под матрац скатанную в валик кофточку и, уложив гудящую от размышлений голову на импровизированную подушку, собралась вздремнуть.