Миллион причин умереть
Шрифт:
И в тот самый момент, когда сознание ее начало тяжело проваливаться в какой-то черный бездонный колодец, Толик наконец-то открыл глаза...
Темные разводы теней на потолке. Светильник с отбитым краешком плафона. Застекленная фрамуга над дверью, почти сплошь закрашенная мастерами-умельцами малярной кистью. Как, интересно, так можно красить?! Валиком, что ли, прошлись... Одно слово – умельцы.
Толик удивленно повел глазами в сторону. Справа желто-коричневая стена. Слева – то же самое. Дверь какая-то странная. У него дома таких не было. Дома двери были обиты облагороженным пластиком «под дерево». Где он? Почему голова
Он попытался вызвать в памяти что-нибудь, но ничего, кроме событий новогодней ночи, ему вспомнить не удалось. Что же было дальше?!
Черт, как сложно! Что-то неопределенное и размытое плавает в мозгах, не желая трансформироваться в законченную конкретную мысль. Куда же он пошел после гостей? Или поехал?..
Нет, воистину, на помощь собственного рассудка сейчас рассчитывать не приходится. Нужен кто-то, кто дал бы мыслям толчок.
Он попытался пошевелить головой и почти тут же виски прострелило. А перед глазами появились кровавые всполохи. Все воззвания к собственному рассудку испарились, оставив внутри лишь одно-единственное желание – угасить эту чудовищную боль. Приглушить ее. Чтобы не сковывала огненным жгутом голову и не стегала огнем по глазам.
Толик шевельнул пальцами и застонал.
– Толик!
Он узнал ее голос мгновенно, хотя за минуту до этого совершенно не думал о ее возможном присутствии здесь. Или не хотел ее присутствия?..
Толик напрягся, но оказалось, что с чувствами определиться еще сложнее, чем с воспоминаниями. Другими словами, чувства полностью отсутствовали. Их не было вовсе. Ничего, кроме пустоты. Душевный вакуум – точнейшее из точнейших определений.
– Толик!!! – Танька снова заплакала и принялась лобызать кисти его рук. – Наконец-то, милый!!! Наконец-то!!! Тебе чего-то хочется сейчас?! Может быть, пить?! Апельсинов хочешь?!
Так... Кажется, чувства постепенно начали заполнять его опустошенную оболочку. Во всяком случае, стоило Татьяне поднять к нему зареванное опухшее лицо, как им овладело резкое чувство неприязненной брезгливости.
Могла бы хотя бы макияж нанести, что ли! Ну нельзя же быть некрасивой такой! А у его одра – тем более. Смерти его, что ли, хочет? А себе скорейшего освобождения?
– Чего ты хочешь, милый?! – продолжала нудить она, исцеловав его ладонь.
– Пить, – просипел он лишь для того, чтобы она перестала наконец слюнявить его руку.
Она метнулась к прикроватной тумбочке. Забулькала чем-то и вскоре поднесла к его рту специальную чашку-неразливайку с длинным носиком.
– Пей, милый, яблочный... – заботливо шептала она, пытаясь слегка приподнять его голову. – Врач настоятельно советовал.
«Лучше бы он тебе посоветовал не пугать больных своим убогим видом! – с ехидным внутренним смешком подумалось Кулешову. – Для стимуляции скорейшего выздоровления требуются положительные эмоции, а не страшилки на ночь...»
Он сделал несколько глотков и слабым мычанием дал ей понять, что закончил. Татьяна отставила чашку и, двинув стулом, переместилась поближе к его изголовью. Толик скосил в ее сторону глаза и вдруг прозрел!
Вот так да!!! Травма, что ли, так на него подействовала?!
Он совершенно не хочет ее видеть подле себя! Видеть, разговаривать, а уж тем более (чур его, чур!!!) жениться. Вот так казус!..
Толик попытался напрячь воображение на предмет возможных последствий в случае расторжения помолвки и вновь поразился. Он не боится этих самых последствий. Совершенно не боится. Вызывают они, правда, в его душе весьма и весьма колоритные эмоции, но все это не было страхом. Он даже обеспокоился немного. А ну как его по голове шарахнули и напрочь лишили такой жизненно важной функции, как инстинкт самосохранения? Так ведь недолго и в историю какую-нибудь вляпаться. Почище, чем он уже вляпался...
– Толик, – ласково пропела Танька, склоняясь к его лицу и целуя в лоб. – Наконец-то ты с нами!
– С вами? – просипел он, не сразу поняв, кого она имеет в виду.
– Да, милый, с нами! Тут родители твои были, Вера Ивановна. Не отходили от тебя все это время. Переживали. Как ты?
– Порядок. – Он устало прикрыл глаза, чтобы не дать понять ей, как раздражают его ее поцелуи. – Что со мной случилось?
– А ты не помнишь? – осторожно задала вопрос Танька, не забывая поглаживать его перебинтованную голову. – Совершенно ничего не помнишь?
– Нет. – Толик попытался качнуть головой, и тут же боль набатом ударила по вискам. – Не помню.
– Тебя нашли в доме этой... Ольги. – Она брезгливо поморщилась и укоризненно полоснула по нему взглядом. – Не нужно было тебе туда ходить. Разговоры теперь пойдут по городу.
– Какие разговоры? – не сразу понял он, мысленно уже расставшись со своей нареченной.
– Ну, о нас с тобой и об этом происшествии. На работе шептаться начнут. Тебе не нужно было туда ходить, Толенька. Не нужно. – В голосе ее отчетливо проступили нотки неудовольствия. – Мы без пяти минут муж и жена, а ты отираешься в ее подъезде. Что ты там делал?
«Знал бы я... – подумал Толик и печально вздохнул. – Ничего об этом дне не помню. Ничегошеньки. Зачем-то я туда пошел? А? Зачем? Что-то, наверное, увидел, раз меня по голове так приложили. Не могли же просто так из хулиганских побуждений лишать человека жизни, или там из тривиальной ревности. Нет, что-то было там. Вот только бы вспомнить...»
– Толик! – Танька уже без стеснения требовала к себе внимания. Плевать ей было на то, что человек только-только выкарабкался из небытия. Ей нужно было дознаться, докопаться непременно: с чего это ее любимый буквально накануне свадьбы потащился к своей несостоявшейся пассии. – Объясни!
– Не могу, – выдохнул он через силу и теперь уже плотно смежил веки, давая ей понять, насколько устал.
– А ты попытайся! – визгливым шепотом потребовала Танька и принялась ходить по палате, благо одна-единственная койка и тумбочка в ней позволяли совершать подобный демарш. – Я стараюсь, стараюсь, а ты!..
Начинается!!! Лучшего времени было не сыскать. Голову словно тисками сдавило, а она со своими придирками. Что он мог ей сказать сейчас? Что, невзирая на все угрозы и ее деньги, расстается с ней? Так заверещит пуще прежнего, а ему недосуг ее выслушивать. Спать очень сильно захотелось. Да и в голове, помимо сильной боли, появился какой-то звон. Пронзительный такой, тонкий. Перед закрытыми глазами замелькало что-то, закрутилось. И не воспоминания вовсе, нет. Какие-то мозаичные фрагменты, которые ему все никак не удавалось сложить в целое. Шум, вой, грохот...