Миллионы в пещере
Шрифт:
Братство ветеранов «Черные молнии» было на хорошем счету у начальства. Однажды генерал Фаренваг устроил смотр нашим ветеранам и остался очень доволен.
Великолепен был шедший впереди почему-то с обнаженной шашкой в руке Штакльгросс. Площадь сотрясалась от слитного топота подкованных тяжелых башмаков.
Генерал Фаренваг смотрел своими глубоко посаженными маленькими глазами на марширующих, и видно было, что под его черепом с огромным нависшим над лицом лбом, как жернова, ворочаются какие-то важные государственные мысли. Наконец Фаренваг дал им выход.
–
– Глубокая мысль, - донесся до меня полный убежденности голос Гарри Гента.
Мэр города Букель растроганно сморкался в большой платок:
– Каковы молодцы, каковы герои!
– кивал он на ветеранов.
– Что вы скажете?
– И не дожидаясь, что скажут, снова сморкался.
Потом генерал Фаренваг долго хлопал по плечу Штакльгросса и говорил, что он, Штакльгросс, и его друзья призваны спасти весь мир от красной опасности.
Штакльгросс стоял, вытянувшись, крепко прижав свои огромные руки по швам.
– Очень благодарен!
– рявкнул он, когда Фаренваг протянул ему открытый портсигар.
– А чтобы спасать мир, так можете на нас положиться, мы его так спасем, что он у нас и не пикнет! Жизненное пространство и место под солнцем… это мы всегда!
– окончательно расхрабрился Штакльгросс.
Я мигнул Гуго Кнуту, и он быстро увел своего не в меру разговорившегося приятеля.
После смотра мы пригласили Фаренвага и Букеля на банкет.
В «Золотом местечке» гремела музыка. За столиками, уставленными пивными кружками, блюдами с сосисками и колбасой, сидели наши бравые ветераны, они громко переговаривались, пели и время от времени со звоном сталкивали кружки. Когда они промахивались, кружки стучали о головы их соседей.
В дверях появился генерал Фаренваг. Все притихли. Оркестр заиграл что-то торжественное. Все встали. У Фаренвага было внушительное выражение лица. Тут вскочил Штакльгросс и крикнул что-то насчет высшей расы и спасения цивилизации.
– Правильно!
– произнес Фаренваг и сел. Потом он что-то вспомнил и заорал: - Ура!
Его возглас подхватили, и все потонуло в шуме и криках.
В это время Штакльгросс, уже изрядно пьяный, вытянул свои огромные ноги и, ощутив какое-то препятствие- то ли он уперся ими в стену, то ли в ноги соседа, невероятно рассвирепел и закричал, требуя жизненное пространство.
Что тут поднялось! Все вскочили со своих мест и кричали. По залу летели тяжелые пивные кружки. Тех, в кого они попадали, немедленно выносили, энтузиазм был столь велик, что пришлось вмешаться полиции и развезти по домам и больницам неудержимо рвавшихся в бой ветеранов.
Когда всех развезли, Гарри Гент вспомнил о Штакльгроссе. Он лежал в задней комнате связанный и, не имея возможности двигать руками и ногами, отчаянно плевался.
– Отличный кадр!
– обрадовался Гарри Гент и щелкнул фотоаппаратом.
На следующий день в «Кессельбургских новостях» было отмечено, что в «Золотом местечке» кессельбуржцы показали свою верность традициям и высшую степень любви и преданности идеалам свободного мира.
«Необходимо, - писала газета, - чтоб в нужный момент каждый кессельбуржец, подобно нашим славным ветеранам, знал свой полк и своего ефрейтора».
Тут же была помещена фотография связанного Штакльгросса. Под фотографией стояло: «Зигфрид в плену у Нибелунгов», и задавался туманный вопрос, долго ли будет длиться этот плен.
Глава 18
ПРОИСШЕСТВИЕ В КАФЕ
Я поехал в город Элленштадт. Здесь мне предстояло заключить некоторые важные и весьма выгодные сделки.
Возвращаясь в отель, я увидел впереди себя широкую полную спину и кокетливую шляпку со множеством ярких цветов, колыхавшихся при каждом шаге грузно ступавшей женщины. Это несомненно была госпожа Ахтмайер. Она еще больше расплылась, лицо ее приобрело желтый оттенок, а мешки под глазами и потускневший взгляд свидетельствовали о том, что у нее много забот и огорчений.
– Госпожа Ахтмайер! Не ожидай вас здесь встретить, - сказал я как можно любезнее.
– О, господин…
– Друльк,- подсказал я.
– Господин Друльк, я тоже так рада вас встретить,- заверила меня вдова, хотя я ничего не сказал по поводу своей радости видеть ее.
Но что же вас сюда привело?
– О, господин…
– Друльк…
– Господин Друльк, всюду несправедливость, и каждый хочет воспользоваться беззащитностью бедной вдовы и ограбить ее. Да, да, именно ограбить, - Глаза госпожи Ахтмайер сверкнули, и полная рука в перчатке сжалась в крепкий кулак.
– Вот уже три недели я здесь обиваю пороги, я требую возмещения убытков…
– Как, опять корова?
– неосторожно вырвалось у меня.
– Но почему же корова, господин… Неужели вы полагаете, что у меня не может быть более значительных дел, чем какая-то корова, - госпожа Ахтмайер обиженно пожала плечами.
– Но я не предполагал… - и не объяснив, чего именно я не предполагал, я взял ее под руку, и мы вошли в кафе.
Госпожа Ахтмайер сияла. Кокетливо оправляла она перед зеркалом свою сложную прическу, истово пудрила нос, после чего долго отряхивала с воротника пудру - госпожа Ахтмайер священнодействовала.
Она священнодействовала и тогда, когда уже сидела на стуле и, далеко отставив мизинец, мелкими глотками пила кофе. После каждого глотка она откусывала кусочек пирожного с кремом.
За второй чашкой, порозовевшая и оживленная, госпожа Ахтмайер стала мне рассказывать, что привело ее в Элленштадт. Рассказывала она обстоятельно, не забывая ни малейшей подробности, но их я опущу.
У госпожи Ахтмайер, как у всех людей, некогда была мать, которую звали госпожа Миллер. Госпожа Миллер всю свою жизнь прожила в деревне, носившей поэтическое название Фогельзанг, что в переводе означает пение птиц.