Милосердие палача
Шрифт:
– Боже мой, какая была степь весной, когда меня вывозили папенька и маменька. Какие цветы! Вначале желтые и красные тюльпаны, брандушки, розовые бульбокодии, белые шафраны, а чуть позже начинались гиацинты и кроваво-красные пионы… Мне казалось, что жизнь летом будет необыкновенно красивой. Но потом вдруг все рыжело и потухало, становилось скучным, однообразным… Майн готт! Так и моя жизнь!..
Миронов хотел что-то сказать, но промолчал. Насторожился и Кольцов, придерживая Шоша под мешковиной, но так, что его в любое мгновение можно было
Далеко, за дубняком, виднелось большое село с журавлями колодцев, с веселыми белыми хатками под камышом. А совсем близко, из зарослей бурьяна, молочая и дикой конопли, показалось им, торчали какие-то чучела. Затем эти чучела зашевелились, шляпы их поплыли по направлению к дороге и вновь застыли. Люди в зарослях еще какое-то время изучали линейку, количество седоков и вообще возможную их боеспособность. Затем, уже достаточно смело, на дорогу вышли шестеро или семеро сельских хлопцев с винтовками и обрезами. Видимо, это были «ночные махновцы», из числа тех селян, которые днем работают, а вечером превращаются в махновских бойцов и разведчиков. Или просто в грабителей.
Миронов притормозил.
– Хто такие, куды? – спросил самый старший.
Винтовки парни держали небрежно дулами вниз: уж больно смирно и безобидно выглядели проезжающие.
Кольцов чуть напрягся и нащупал обе рукояти Шоша. С такого расстояния он скосил бы всю группу одним магазином. Но стрельба вблизи села была бы не лучшим выходом.
И тут свои способности проявил бывший «граф», ныне ездовой. Он бойко заговорил по-украински, чисто, щиро, без москальского акцента, со снисходительно-повелительными интонациями.
– Хто тут грамотный, пановэ? – спросил он.
Один из парней выступил вперед. Миронов протянул ему пропуск, подписанный Задовым. Видимо, имя и подпись Задова были достаточно известны в этих краях. Хлопец объяснил своим друзьям:
– От Левы Задова громадяне, – он снял свою соломенную шляпу. – Хай йидуть!
– Був тут хто пэрэд намы? – спросил Миронов.
– Красный патруль пройшов, до нас в село заезжали, коней поилы. И дали поскакалы, чи не в Гуляйполе? И щэ по старому шляху на Ново-Патриковку пройшла полусотня красных, – обстоятельно рассказывал парубок. – На добрых конях. И щэ з нымы две брички, тачанка. Вроде как наших в плен взялы, бо ти звязани.
– Когда?
– Часа пивтора назад. Можэ, трошки поболее.
– Спасибо.
Миронов эффектно прикрикнул на свою гнедую, добавив к выразительным словам удар концами вожжей по крупу. Гнедая нехотя и устало потянула линейку.
Парубок, придерживаясь за деревянный бортик, продолжал идти рядом:
– А вчора якась красна часть в селе была, хлеб отняли, почти весь, шо намолотили. Мы пробовали ихнему командиру, Мехлис по фамилии, стариков делегацией послать, шоб, значить, разобъяснить, шо без хлиба ми з голоду вымрем. Так этот Мехлис чуть наших дедуганов не пострелял…
Конячка под горку пошла быстрее, и парубок убрал руку, стал отставать, но продолжал:
– Вы
– Сгода! – отозвался в ответ Миронов.
Когда они на достаточное расстояние отъехали от махновского села, Кольцов угрюмо сказал:
– Они нас порядком опережают!
– Сейчас подумаю, где можно сменить линейку на тачанку и взять пару свежих лошадей, – сказал Доренгольц. – Версты через четыре будет Лихолетовка, там мой старый знакомый Безвуляк поможет.
– К сожалению, это уже ничего не даст.
– В таком случае, я освобождаю вас от лишнего груза! – Доренгольц решительно обернулся к Миронову: – Остановите!
Он молодо спрыгнул на землю.
– Карл Иоганнович! – сказал Кольцов. – Мы с «графом» благодарны вам…
– Прошу меня не оскорблять! – обиделся Миронов. – Хотя к словам благодарности я целиком присоединяюсь.
– Без вас нам было бы плохо, особенно ночью, мы действительно могли заблудиться. И все же, может, поедете с нами дальше? Ну что вам там, в имении, делать? А так – будете с нами!..
– С кем? С красными? – спросил немец. – Спасибо. Вы все хорошие люди. Но мне кажется, вы творите только начало своей истории, совершенно не заботясь о ее конце.
– По пути доспорим, Карл Иоганнович! – предложил Кольцов.
– Нет, спасибо.
– Вас там убьют. Одного. В имении. Или махновцы, или какие-нибудь грабители.
Доренгольц равнодушно пожал плечами:
– Какая разница. И все же я буду лежать ближе к своим.
Он не стал прощаться, возможно, чтобы не показать свою слабость и не разрыдаться. Просто взял с линейки свой небольшой, какой носят земские врачи, саквояжик и, не торопясь, пошел обратно по дороге.
Миронов тронул лошадь. Но, несмотря на то что линейка сильно полегчала, шаг у гнедой становился все более ленивым. Пот мыльным раствором покрывал ее бока. Следовало было бы впрячь вместо гнедой кольцовского Буяна, но Павел приберегал коня.
– Мы их уже все равно не догоним, – сказал Кольцов.
– Догоним… Не догоним… Вы хоть понимаете, что делается? Это же не гражданская война, это просто жестокая бойня, в которой уничтожается все живое. Россия убивает себя своими же собственными руками. И после этого вы еще смеете пренебрежительно относиться к моей рулетке? Рулетка не пулемет, она отнимает всего лишь деньги.
Павел вздохнул, нащупал конверт с письмом Махно, обращенным к Дзержинскому:
– Надеюсь, в ближайшее время с Махно удастся как-то договориться.
– Вы верите? Я – нет! С вашей крестьянской политикой, с вашими продотрядами… Скоро Махно окажется буквально в каждом селе.
Вот тебе и аферист Миронов! Думает о том же, о чем и Кольцов.
Гнедая уже вконец пристала, она только вздрагивала от ударов, но все медленнее тащила линейку.
– Ладно! – решительно сказал Павел. – Что мы имеем? Есть задача, и мы ее, кажется, не выполняем.