Милосердные сестры

Палмер Майкл

– И?

– Ты оказался прав. У нее быстро развивается общий паралич тела. Фактически у меня только одно дополнение к твоей замечательной записке, которую ты написал утром, перечисляя ее многочисленные проблемы. У твоей миссис Томас в довершение всего еще и определенные признаки заболевания коронарной артерии. Я нашла их на электрокардиограмме. По крайней мере, я так прочитала кардиограмму, – скромно прибавила она. – К тому, что делается, решительно нечего добавить. Ты не считаешь, что закупорка кишечника потребует повторного обследования?

– Господи, надеюсь,

что нет! – воскликнул Дэвид. – Для нее это будет третья серьезная операция меньше чем за три недели.

– Доктор Шелтон, у меня к вам вопрос, – сказала Кристина.

– Пять, пять, пять... два, ноль, один, шесть, – протараторил он.

– Что это?

– Номер моего телефона, – ответил Дэвид и немедленно сообразил, что ему следовало бы побольше узнать о Кристине Билл, Прежде, чем подобным образом шутить с ней.

Гоулд с Эджерли рассмеялись, но Кристине было не до смеха.

– Не смешно, – сказала она. – Я не встречала другой такой женщины, которая так бы мучилась, как Шарлотта Томас.

Дэвид пробормотал извинение, но Кристина словно не слышала его и продолжала:

– Мне непонятно, почему, если у нее столько неизлечимых болезней, доктор Хатнер приказал задействовать правило девяносто девять. В особенности после того, что случилось прошлой ночью.

– Прошлой ночью? – спросила Армстронг. – А что случилось прошлой ночью?

Дэвид молчал, не понимая, что она имеет в виду. Кристина замолчала, выжидающе уставившись на него. Наконец, он сказал:

– Муж миссис Томас и доктор Хатнер вступили в дискуссию относительно инвазивных методов лечения, избранных Хатнером. Муж был рассержен, даже, я бы сказал, пришел в ярость. Я полагаю, это и понятно. С такого рода вещами мы все время от времени сталкиваемся.

– И как Уолли воспринял, это? – спросила Армстронг, от любопытства наклоняясь вперед и рассеянно вертя чашкой с кофе.

– Как и следовало ожидать в такой обстановке, я так думаю, – сказал Дэвид. – Пожалуй, зашел немного далеко. Но упрямо стоял на своем. Отказался менять свой план лечения, независимо от того, что требовал Томас, который испытывал страшный стресс. В конце концов, Хатнер вовлек меня в это дело. Боюсь, что мое мнение и то, как я его выразил, пришлись ему не по вкусу. – Дэвид угрюмо улыбнулся своему эвфемизму.

– А лично твое отношение ко всему этому, Дэвид?

Голос доктора Армстронг звучал вкрадчиво, и по ее тону он догадался, что с ее стороны не последует никаких упреков в его адрес.

– Ситуация, что и говорить, чертовски запутанная, если вы простите мне такое выражение, – извинился он. – Я хочу сказать, что всегда труднее не использовать тот или иной метод лечения, чем просто брать первое же, пришедшее на ум лекарство, машину или хвататься за скальпель. Вот почему у нас так много таких, кто почти ничем не отличается от маразматиков. – Я, – продолжал он, – наблюдая за смертью близких мне людей от затяжных и тяжелых болезней, пришел к убеждению, что иногда доктор должен решиться на смелый шаг и предоставить природе делать свое дело. Вы не согласны со мной?

Решиться на смелый шаг... Предоставить природе делать свое дело... Что-то было в этих словах... в том, как они были произнесены. Маргарет Армстронг закрыла глаза, но слова Дэвида эхом звучали в ее голове, напомнив ей о других словах. Других словах и голосе молодой девушки.

«Все хорошо, мама... я здесь, мама».

– Вы не согласны со мной, доктор Армстронг?

«Мама, скажи, чем я могу тебе помочь... Тебе по-прежнему так же больно? Скажи, чем я могу тебе помочь... Пожалуйста, скажи, что я могу для тебя сделать...»

– Доктор Армстронг?

– О, да, – опомнилась она. – Итак, Дэвид, боюсь, что я в большей степени согласна с подходом доктора Хатнера, чем с твоим. – Как долго она пребывала в забытьи? Ждут ли они от нее объяснений или нет?

– Что вы хотите этим сказать?

"Нет, – решила она, – никаких объяснений".

– Исходя из вашей теории, врач будет постоянно сталкиваться с необходимостью изображать из себя Бога. Решать, кому жить, а кому умереть. Этакий Нерон от медицины. Большие пальцы вверх – мы вводим внутривенную инъекцию. Пальцы вниз – нет.

Дэвид откликнулся с такой эмоциональностью и силой, что поначалу испугал ее.

– Я считаю, что главная обязанность врача не постоянно вступать в битву со смертью, а делать все, от него зависящее, чтобы уменьшить боль и повысить качество жизни больных. Я хочу сказать, – продолжал он не столь пылко, – испробовали ли мы все методы лечения, провели ли все необходимые операции, даже если у них один шанс из миллиона... десяти тысяч выжить? – В наступившей тишине он осознал, что снова перешел к громким патетическим выражениям там, где было достаточно простых и ясных слов.

В этот момент Уинни Эджерли, прямая и довольно скучная женщина лет пятидесяти, настолько прониклась выступлением Дэвида, что тоже решила высказаться. – Я целиком на стороне доктора Армстронг, – искренне заявила она. – Я не хотела бы, чтобы из меня вытащили трубки, когда есть хоть малейший шанс. Кто знает, что может случиться в самую последнюю минуту. Правильно?

– Поймите меня правильно, миссис Эджерли, – сказал Дэвид, – стараясь сохранить спокойствие. – Я не за то, чтобы вытаскивать какие-либо трубки из кого бы то ни было. Я заявляю, что мы должны подумать дважды или более чем дважды, вводить ли их кому-то. Разумеется, они могут помочь, но они также могут продлить бесконечно агонию. Я выражаюсь достаточно ясно?

Эджерли кивнула, но по выражению ее лица было понятно, что она не согласна.

– Стало быть, Дэвид, – подытожила доктор Армстронг, – как все это отнести к вашей миссис Томас?

– Никак, – коротко ответил он. – Программа лечения миссис Томас четко определена доктором Хатнером. Моя обязанность – следовать установленному плану, насколько это в моих силах. Вот и все.

Армстронг хотела было что-то сказать, но по трансляции объявили, что доктора Дэвида срочно вызывают в пункт скорой помощи.