Милостыня от неправды

Сорокин Ефим

И послышались молодые голоса:

— Надо будет, костьми ляжем возле могилы Сифа!

— Не могу принять предложение патриарха Каинана! — веско сказал патриарх Енос. — Не исключено, что желание каинитов забальзамировать Сифа — только легенда! А придумали ее для того, чтобы проявить наши катакомбы. Если каиниты действительно будут пытаться осквернить могилу, мое племя будет нести стражу у останков праведного Сифа. Не потому что мы лучше других племен, а потому что живем рядом… Поскольку годовщина смерти Сифа — через несколько дней, сегодня и выступаем.

— Ты, Енос, забыл, что серьезно болен, — подала голос жена Еноса.

— Осел довезет, — запросто сказал Енос, — здесь не так уж и

далеко!

— Я еду с тобой, Енос, — твердо сказала жена Еноса.

— С каких это пор женщины стали распоряжаться в этом доме? — Большой живот Еноса возмущенно заколыхался под хитоном.

— С тех пор, как сифиты стали спускаться в шатры каинитянок, — сразу ответила жена Еноса.

С чувством неловкости выдержали паузу.

— Мы едем не в шатры к каинитянкам, — сердясь, сказал Енос.

— Мать права, — сказал кто-то из сыновей Еноса. — Ты, отец, нужен нам у могилы Сифа, но никто из мужчин не сможет ухаживать за тобой так, как мать.

— И не надо предполагать самого худшего, — сказал Иаред. — Тувалкаин на словах проповедует веротерпимость и вряд ли ему нужен сейчас вооруженный конфликт.

Я уговорил отца отпустить меня с людьми Еноса. И надолго распрощался с Манефой. Ее мать Сахарь сильно недужила, и патриарх Иаред попросил дочь поухаживать за болящей. Благословив меня, Иаред сказал:

— Только теперь становится понятно, почему Господь утаил могилу Адама.

34

В месяце урожая 930 года от Сотворения Мира, гласит допотопное предание, праотца нашего Адама посетил ангел. Произошло это у ручья, протекающего возле дома первого человека.

— …кажется, они уходят. — Адам взял корзину и стал собирать разбитые яблоки. Собирать их надо было сразу, ибо они загнивали, и слетались кусачие мухи, большие, точно бабочки. За воротами еще слышались пьяные голоса удаляющихся горожан. «Похоже, кто-то зарабатывает деньги на нашем показе», — подумал Адам, выходя во двор и щурясь от яркого дневного света. В ручье, протекающем через двор, плавали прибитые к бережку огрызки. Адам тяжело присел и стал собирать их в корзину. Вдруг над высокими воротами резко высунулось несколько человеческих голов. «Они не ушли, а только сделали вид, что ушли», — подумал Адам, получая по спине и по затылку яблоками. Адам тяжело поднялся и ковыляющей походкой побрел обратно к пещере. Пьяные головы над воротами вооружили языки свои против праотца и праматери и выкрикивали:

— Зачем вы в раю съели яблоко?.. Подавитесь ими!

— Адам, зачем ты ее послушал?

— Твой грех, Адам, породил смерть, почему ты еще жив, Адам?

— Ева, зачем ты породила нас, смертных? Кто просил?

— Адам, надо было оставаться мужчиной и не слушать богомерзкую бабу!

— Да еще и ее обвинил! — слышался обвиняющий женский голос и пьяный смех. — Мать греха, выйди к нам!

Ева с болезненного одра посмотрела на вошедшего Адама.

— Неужели им нравится унижать нас? Только что лица наши щадят от плюновения!

— Не знаю, — сказал Адам и подумал: «Может, Ева обратилась не ко мне, а к Богу?» — Я пошлю голубей Еносу и Сифу, пусть пришлют людей, пусть поживут у нас, а когда эти негодяи появятся снова, пусть обуздают язык их! — Адам с обиды всегда говорил эти слова и открывал дверцу голубиной клетки. И когда он снова открыл дверцу, Ева, как обычно, сказала:

— Те, кто кидает в нас яблоки — тоже наши дети! Мир стал тяжелым и несносным. Не хватало только нового кровопролития! Из-за нас… — После этих слов Адам обычно закрывал дверцу голубиной клетки.

Пьяные голоса снова стихли, и Адам снова вышел собирать яблоки. Адам вышел за ворота и вывалил огрызки в пропасть. Хулящие его достоинство и достоинство его жены

горожане на каменной ограде обычно оставляли рисунки. Они оскорбляли взор Адама, и он смывал их водой из ручья. Хуже всего, стали рисовать на скале, и Адам по своей старческой немощи залезть туда не мог. «Я не могу забыть хитрости дьявола, оно известно и вам, — мысленно говорил Адам своим хулителям. — Вы же не обвиняете себя, что оставили молитву, — разве я вас не учил молиться? Каин, — Каин! — и тот строил жертвенник и возносил молитвы, — а вы? Пусть его жертвоприношение неугодно Господу, но Каин строил, возносил, — а вы? Вы хуже Каина! А вы говорите, что Бога нет — безумцы! И можно ли издеваться над человеком и изощрять против него язык свой за то, что Господь лишил его ликования с ангелами?» — Так мысленно негодовал Адам, смывая срамные рисунки с каменной стены, и не мог успокоить смятение внутри себя. Из очей его обильно лились слезы. Помутневшие облака шли так низко, что до них можно было дотронуться. В гряде туч, идущих на него, Адам сразу заприметил одну, похожую на черепаху: панцирь с подбрюшьем отдавали иссиня-черным, а голова — из белых облаков. Еловою синеву дальних склонов из хвоста черепахи-тучи орошал дождь. Подбрюшье метало молнии. Осыпаясь дождем, облако приближалось. Слышен был его шум в листве деревьев и в траве. Когда туча проплывала над извилистой тропкой (черепашья голова уже утратила свою четкость — расплылась), дрожащая белая молния ударила в землю, и почти одновременно с молнией сошел (именно сошел, а не спрыгнул и не слетел), — сошел из тучи на приручьевую некошеную луговину ангел и направился к Адаму. В сполохах молний луговая трава отдавала белым металлом. Точно туман клубился в ногах у ангела, скрывая подол его небесной ризы. Адам догадался, что отверсто его внутреннее зрение, а, значит, отверсты небеса, ибо человеку нельзя увидеть ангела телесными очами, нельзя слышать его телесным слухом.

В скальный дом они вошли вместе, только ангел зашел сквозь камни.

— Ты пришел за мной?

— Да, — ответил ангел, управляемый любовью Господа. — Ты, Адам, прожил девятьсот тридцать лет и скоро отрешишься от своего тела. — Адам со светлым мужеством воспринял весть ангела, ибо святым ангелам несвойственно принимать участие в деле, несогласном с волей Господа. — Ты сам должен найти в земле место для своих останков. И место сие останется тайным, ибо кое-кто из твоих потомков попытается завладеть твоей могилой: одни, чтобы обожествить тебя — другие, чтобы надругаться над твоими останками.

Ева тяжело подняла веки, ибо они были налиты усталостью.

— С кем ты говоришь, Адам?

— Ангел пришел за мной и говорит, что я скоро отрекусь от своего тела.

— Я хочу пойти с тобой, Адам, и умереть на твоей могиле.

— Ты больна и не сможешь идти. Я зайду к Сифу, и он придет к тебе и позаботится о тебе.

— Адам, моя жизнь без тебя станет невыносимой. Спроси у ангела, долго ли мне мучиться здесь одной?

— Успокой ее, — сказал ангел, — она ненадолго переживет тебя. Ты, Адам, будешь копать две могилы. Одну — для кожаной одежды Евы. Ее похоронит Сиф.

— …тебя похоронит Сиф. И унесет в свою могилу тайну о месте нашего погребения.

— А на кого мы оставим дом?

Адам присел на край топчана, на котором лежала Ева.

— Ангел, Ева, говорит о другом.

— О чем он говорит, Адам?

— Вместе с последним ударом сердца материальное дыхание будет удалено от вас…

— …дыхание будет удалено от нас.

— Мне страшно, — сказала Ева.

— И мне страшно, — сказал Адам.

— Меня послали в защиту к тем, кто боится смерти, — сказал ангел. — Не стоит ее бояться: для вас это второе вступление в вечность. Но вечное блаженство наследуете не сразу. Здесь тайна!