Милостыня от неправды
Шрифт:
— Оно уже ни к чему!.. Ты показал, отец, как избавиться от тех, кто видел падающих водой идолов, но ты не сказал, как избавиться от самого Еноха, — слегка заискивая, проговорил Тувалкаин.
— Енох исчез, и, думаю, у него хватит ума не показываться никому на глаза. Сифиты твердят, что он вознесся на небо с ангелами, которых, впрочем, никто не видел. Думаю, сифиты спрятали Еноха и спрятали хорошо, если уже придумали легенду о его вознесении.
— А если Енох взаправду вознесся?
— Не смеши меня, Ту! Ты — серьезный человек, правда, сейчас не в лучшей форме, но это пройдет. Охрана!..
Охрана цинично поволокла труп. Тувалкаин успел заметить среди суетливых ног удивленное выражение на лице покойника. Ламех вложил меч в ножны и, усталый, присел
— Ты, Иавул, ступай! И на твоем месте я начал бы писать гимн, посвященный Ламеху-богу.
— Вряд ли у меня получится, — в раздумье ответил Иавул.
— Если бы у тебя не получилось, я бы к тебе и не обращался, а раз обращаюсь, значит получится, — с нарастающей угрозой в голосе заговорил Ламех, не глядя на Иавула. — Я же не обращаюсь к твоему брату Иавалу-скотоводу и не прошу написать слова к твоему гимну, потому что он все равно не напишет. Даже если я прикажу ему, даже если буду угрожать смертью, даже если униженно буду просить его. А знаешь, почему, Иавул?
Позеленевший от волнения Иавул молчал.
— Потому что, когда я убил Каина, из всех вас только Иавал ушел из города, оставил удобные покои и поселился в шатрах со скотом. И стал пасти этот скот и писать свои писульки на пергаментах. Ему было тяжело, ему и сейчас тяжело, и, похоже, он скоро окончательно сопьется. Но он один не захотел жить со мною после убийства Каина. Кстати, приютил его жену Савву… — Цвет лица Ламеха оставался мерзким. Вывороченные губы Иавула дрожали, но слова оставались в гортани, и все же рот Иавула выродил:
— Я постараюсь. — Иавул ушел.
— И я покидаю тебя, Ту. Наверное, ты проведешь еще одну бессонную ночь, может быть, и не одну, но однажды ты проснешься и почувствуешь, что здоров. — Ламех ласкал рукоять меча. Ламеху приятно было прикасаться к полированным граням драгоценных камней, а Тувалкаина не покидала мысль, что отец хочет прикончить и его.
— Ламех, там, у штольни, когда Енох шел по свету, один из каинитов крикнул: «Бог Еноха, помоги нам!»
— С ним будет то же, что и с Ксантом!
— Но этот человек, Ламех, — твой отец, Мафусал-каинит.
— Пусть тебя это не волнует, Ту! Это мои проблемы!.. Я слышал, что за богослужением у заброшенной штольни наблюдали и сифиты.
— Да, сестра Еноха Манефа и его сын Мафусал.
— Мы оставим в живых не только моего отца, который крикнул: «Бог Еноха, помоги нам!», — но и Манефу с Мафусалом-сифитом. И никто не заподозрит нас в том, что мы избавляемся от людей, видевших твое посрамление чудесами Еноха. Кстати, о чудесах. Говорили мне, что наш отщепенец Иавал-скотовод, когда еще пил умеренно, мог тоже преодолевать притяжение планеты и летал по воздуху, точно космос не прижимал его к земле. Может быть, Иавал отрывался от земли не так эффектно, как Енох, но ни одной частью своего тела ее не касался… Теперь о Мафусале-сифите: сделай его лучшим стрелком из арбалета! Поставь ему памятник как лучшему стрелку из арбалета! Жени его на богатой каинитянке!
— Но Мафусал уже женат на сифитке.
— Это не проблема, Ту! Считай, что ее уже нет в живых.
7
Люди столпились в медовых полосках света и, тесня друг друга, протискивались к окнам вагона, ибо поезд подъезжал к городу. Я наслаждался преимуществом своего местонахождения, хотя и был немилосердно прижат к толстой оконной раме. Под радостный перестук колес мы с неизменным восторгом лицезрели город. Он был так красив, что скала, у подножья которой его построили, становилась как бы пониже ростом. Город опоясывала стена — великолепное архитектурное излишество, заимствованное у старого города. Стену украшали тянущиеся к небу башни и купала храмов. Между стенами стройными рядами поднимались по террасам дома с гордо вздымающимися кровлями. Блестели на солнце каменные изваяния. Правда, когда подъехали поближе, стало заметно, что на окраины города вторглись чадящие мануфактурные трубы, но они не могли испортить восторженного впечатления.
Вскоре я вышел из душноватого вагона под ласковое голубое небо, среди которого стояло золотистое солнце. За городской стеной я спросил благообразную пожилую женщину, как мне попасть на нужную мне улицу, и был уверенно направлен. К сожалению, в другую сторону. Только к вечеру на каменных ногах я подошел к дому Мафусала. Я узнал дом по золоченому арбалету над воротами. Я постучал в калитку, но никто не вышел на мой стук. Тогда я поднял с земли булыжник и постучал им по железной скобе…
Проснулся я поздно. Солнечный диск уже высоко взлетел в небо, и, когда я вышел на деревянное крыльцо террасы, то обжег пятку о накалившуюся шляпку гвоздя. Зеленый дворик, огражденный каменной стеной с цветущим плющом, пересекали дорожки, вдоль которых росли постриженные кусты. На перекрестке стоял беломраморный бюст Мафусала. Из окна первого этажа напротив доносился разговор на повышенных тонах.
— Нет! Я сказала, нет! — настаивал недовольный женский голос. — Там, где их обучают, там они и живут. Вот и устраивай его — и пусть и учится там, и живет!
Мафусал что-то тихо говорил жене. Вышел он немного сердитый. На перекрестке остановился у своего бюста и рукой смахнул с него пыль. Тут дед заметил меня и догадался, что я слышал его разговор с женой и растерянно улыбнулся.
— Вы не переживайте, — попытался подбодрить я Мафусала, — наверное, будет лучше, если я буду жить при храме. Я и сам хотел просить вас…
Мафусал смущенно потрепал мои волосы на макушке.
До завтрака мы беседовали в отведенной для меня комнате.
— Она сегодня раздражена… ерунда, все уладится! Она — неплохая женщина. Дом хорошо содержит… ну и… поговорим о тебе. Я немного знаком с епископом. Сейчас возрождают все культы. Нравы падают. К старшим никакого почтения. Мой бюст выкинули из галереи героев и бросили прямо на улице. Между прочим, работа скульптора Нира! Но — не об этом! Люди уже перемешались и хорохориться тем, что ты сифит или каинит, давно считается правилом дурного тона… Как ты похож на моего отца, Ной! Как похож!.. Вылитый Енох! И по внешности ты — типичный сифит и кому как не тебе служить Богу! Но перед тем, как познакомить тебя с епископом, я считаю своим долгом рассказать тебе кое о чем… В школе вам, конечно, ничего не рассказывали, что мой отец Енох участвовал в совместном богослужении с каинитами?
— Нам вообще ничего не говорили о нем, будто его и не было!
— Да-а, — протянул Мафусал, — об этом можно только сожалеть. — Он вкладывал в свои слова еще какой-то смысл, который я не улавливал, и я не переспрашивал, потому что дед думал о своем. А потом он стал рассказывать о совместном богослужении у заброшенной штольни. Я слушал внимательно, потому что впервые слушал эту историю из уст очевидца.
— …и надо же такому случиться, что в тот момент, когда Енох поднялся на помост и начал читать молитвы, вода прорвалась из недр скалы и смыла идолов каинитов. Понимаешь, веками копилась там, чтобы прорваться в самый неподходящий момент! Прорвалась и сорвала грандиозную задумку Тувалкаина духовно объединить сифитов и каинитов. Потом многое напридумывали, мы же, сифиты, из самых лучших побуждений и напридумывали! Та же Манефа, моя боголюбивая тетка. Она записывала чуть ли не каждое слово отца и всегда смотрела ему в рот в ожидании новых изречений. Это она придумала, что идолы разлились водой по молитвам Еноха. Сам посуди, откуда в идолах могло взяться столько воды, что она затопила все ущелье? А, по Манефе, это Божье чудо якобы указывает нам, сифитам, на то, что совместная молитва с каинитами — чуть ли не предательство Бога. Женский разум слаб, он смиряется и обожествляет то, что кажется непостижимым. Манефа воспринимала наставления Еноха особенно трепетно и ненавязчиво, но требовала такого же почитания и от других. Да, Енох-сифит — великий человек, а в жизни великого человека все исполнено смысла, но Манефа искала его там, где его не было. Понятно, никто не хотел печалить ее словом, и ее сестринская любовь породила множество легенд.