Милый Каин
Шрифт:
Главный герой, о котором все говорило уже одно его имя — «Гудмен» в переводе с английского значит «хороший человек», — представал в образе идеального, не запятнанного никакими грехами персонажа. Фабула рассказа сводилась к тому, что этот добрейший и душевнейший юноша спешил на встречу с неким загадочным и зловещим типом, чье имя автор утаивал от читателя, но раскрашивал этого отрицательного героя несколькими весьма красноречивыми штрихами. Так, например, у незнакомца в руках был посох в виде змеи.
Испытывая одновременно страх и жажду познания, чувство вины и смутное влечение, юный Гудмен вышел из дома, где его осталась дожидаться молодая жена, дошел до окраины родного Салема и углубился в лес, окружавший город. Там, по словам его спутника, должен был состояться некий странный ночной ритуал, неведомый простым смертным.
Гудмен прекрасно понимал, что ничем хорошим эта ночная прогулка не закончится, но человек с посохом убедил его не возвращаться назад и все-таки рискнуть посмотреть на то, что происходит в чаще леса по ночам. Самое занятное заключалось в том, что формально никто и ничто не заставляло Гудмена пробираться вслед за незнакомцем в лесные дебри. То, что в конце концов они пришли к поляне, на которой происходил шабаш местных ведьм, не особенно удивило догадливого юношу. Куда более сильным потрясением для него оказался тот факт, что среди собравшихся в лесу ведьм он увидел и свою благоверную Фейт — в переводе с английского «веру», которая, как прекрасно помнил читатель, должна была тихо-мирно дожидаться мужа дома.
«Моя история в какой-то мере сродни той, что описана в этом рассказе, — подумал Хулио. — Какая-то странная, неведомая сила тянет меня за собой в самое логово зверя. Она действует как наркотик, притупляет чувство опасности и порой одаряет меня мгновениями бесконечного блаженства».
Неожиданно Омедас вспомнил один из любимых афоризмов своего отца: «Если уж позволяешь дьяволу забрать свою душу, то пусть хотя бы он отвезет ее в ад в лимузине».
Нико бросал камешки в реку и показывал сестре, как сделать это таким образом, чтобы плоская галька не утонула сразу, а попрыгала по поверхности воды. Кораль лежала на траве рядом с Хулио и рассказывала ему, как весело ей жилось в Ла Моралехе.
Оказывается, светская жизнь била там ключом. Кораль то и дело приглашали на какие-то приемы и просто дружеские вечеринки. Порой эти визиты следовали буквально один за другим и благополучно стирались из памяти, не оставляя после себя ровным счетом никаких воспоминаний.
Например, через два квартала от них жила некая маркиза Держиморда, как за глаза называла ее соседка Кораль. Эта дама собирала у себя так называемые девичники, побывать на которых считали своим долгом все накрашенные и загоревшие в соляриях куклы Барби из окрестных кварталов.
Хулио просто покатывался со смеху, представляя себе, как уютно чувствовала себя Кораль в таком окружении. Спасалась она обычно хорошим шампанским, а ничего дешевле, чем «Моэт и Шандон», в этом доме не подавали. Несколько бокалов игристого напитка — и лица приглашенных стирались, голоса звучали куда более приглушенно. Теперь Кораль могла спокойно лицезреть яркий блеск их бесконечных ожерелий, серег и колец, отражавших пламя свечей, горевших в бесчисленных канделябрах по стенам салона.
Время от времени на фоне этих безликих пятен возникали безупречно ровные зубы, впивавшиеся в канапе, доставленные из лучших окрестных заведений, располагавшихся, как на подбор, по периметру площади рядом с местной церковью. Иногда в поле ее зрения попадали бокалы с жирными отпечатками губной помады, а то и сами губы, пухлые, накачанные ботоксом, поэтому почти неподвижные, словно неживые.
Среди приглашенных дам сновали девушки в старомодных чепчиках, разносившие на серебряных подносах горки конфет «Ферреро Роше» и «Мон Шери». В общем, по мнению Кораль, ничего более скучного и унылого, чем эти сборища, ей видеть не доводилось. С какого-то времени она вообще перестала появляться на подобных мероприятиях, затем ей постепенно даже перестали посылать приглашения.
Она уже давно стала замечать, что соседи порой не по-доброму перешептывались у нее за спиной, и вскоре выяснила, что заслужила неодобрение местного бомонда своей работой в обычной государственной больнице, этом рассаднике всяких африканских болезней, которые иммигранты, понаехавшие со всего света, лечат за наш счет. «Мы же, как добропорядочные граждане, платим налоги, которые идут, в частности, на медицинское обслуживание подобного сброда». Эти люди чувствовали себя жертвами ужасной несправедливости. С точки зрения многих из них, Кораль выступала в роли вольной или невольной соучастницы в этом грязном деле.
Они провели день, гуляя по великолепному парку Аранхуэс, выдержанному в версальском стиле. Маршрут выходного дня предложил Хулио. У него сохранились самые теплые воспоминания об этом месте, куда отец часто водил их с сестрой. Первую часть дня они обычно проводили в самом парке, а после обеда перебирались на берег Харамы, где брали напрокат лодку и по очереди гребли то вверх, то вниз по течению.
Сейчас, гуляя по тропинке, вившейся вдоль берега, и слушая, как Кораль рассказывала ему и детям про разные породы деревьев, Хулио представлял себя в образе отчаянного рыцаря. Дама сердца завязала ему глаза и вела по мрачным подземельям и коридорам старинного замка. Он попытался было найти то самое любимое место, где они обычно устраивали пикники, но за прошедшие годы территория заметно изменилась. Куда-то пропала старая деревянная пристань, на которой обычно с комфортом располагались местные рыбаки. Даже сама река вроде бы потеряла былую чистоту и тот особый, изумрудный цвет воды, которым славилась в былые годы. Тем не менее они нашли подходящее место неподалеку от прибрежных зарослей камыша, растянулись на траве и наблюдали за тем, как плыли по небу облака, отражающиеся в воде.
Сын Кораль вел себя предельно корректно, хотя это и получалось у него несколько искусственно. Всем своим видом он давал понять, что и мама, и Хулио напрасно беспокоятся и ожидают от него каких-то странных выходок. Мол, новый семейный порядок нравится ему куда больше, чем тот, старый.
Впрочем, все попытки Нико облегчить вживание Хулио в новую семью, сделать его отношения с Кораль более естественными не пошли мальчишке на пользу. Хулио по-прежнему чувствовал себя напряженно и был готов к тому, что Николас в любую минуту мог испортить им всем настроение, вполне возможно — не на один день.
Гуляя по парку, Нико практически не отходил от матери больше чем на несколько шагов. Большую часть времени он молчал и не вынимал из ушей гарнитуру плеера. Во время импровизированного обеда он открывал рот только для того, чтобы что-нибудь съесть или вежливо поблагодарить за очередной бутерброд, предложенный ему.
Иногда он чувствовал, что Диана заскучала, и начинал веселить ее, всякий раз придумывая новые забавы. Так, например, он предложил младшей сестре устроить облаву на муравьев и сажать пленников в спичечный коробок, найденный рядом с тропинкой. Дело это оказалось куда более забавным, чем Диана предполагала поначалу. Муравьи не желали томиться в коробке. Стоило приоткрыть его хоть чуть-чуть, чтобы посадить внутрь нового пленника, как пятеро других тотчас же выбирались на свободу. Бессмысленность этого занятия нисколько не обескураживала малышку. Она была готова отлавливать разбегающихся муравьев вновь и вновь.
Хулио наблюдал за игрой девочки и вдруг почувствовал, что он сам, Кораль и Нико образовали нечто вроде странного семейного треугольника, в котором по общему подсознательному согласию для Дианы места не было. Находиться в этом треугольнике было нелегко. Напряженный, заряженный со всех сторон положительной и отрицательной энергией, он будто весь искрился, был готов взорваться и уничтожить при этом одну из своих вершин смертоносной молнией. Внешне же все выглядело вполне благопристойно.
Например, Нико решил обходиться с Хулио так, как если бы тот в какой-то мере был призван заменить ему отца. Омедас вынужден был принять эти правила игры. Он не видел ни единого сколько-нибудь логичного довода, который позволил бы ему упрекнуть Нико в том, что тот вел себя как-то неправильно.