Мимоза
Шрифт:
За десять минут я прошел всю улицу из конца в конец. На полках магазинчика пылилось несколько отрезов, одеяла и, конечно, соль. Объявление на темной продымленной стене гласило; «Замечательный новый продукт: дешевые иракские финики — два юаня за цзинь!» Красная бумага выцвела. Дедок, греющийся у печки, сказал, что это дело давнее, почитай полгода прошло.
На рынке несколько десятков стариков торговали вялой морковкой и картофелем. Один приволок немыслимо древнюю тощую овцу, и за 150 юаней в нее буквально впились рабочие из каменоломни. Я смотрел, как они уносили ее, даже не позволив идти самой, и у меня текли слюнки. Мяса с
Объектом моих вожделений была морковь. Даже картошка — и то уже слишком. Я подошел к продавцу, чья морковка показалась чуть свежее.
— Сколько?
— Юань шестьдесят фэней.
Удивляться нечего. Я ткнул пальцем в картошку:
— А это?
— Два.
— Дороговато!
— Да? А вы попробуйте, погните спину в поле, небось побольше запросите!
— Ладно вам, меня этим не удивишь, не через такое прошел. Что, не верите? — Я взглянул ему в глаза.
Он недоверчиво хмыкнул. С холодной улыбкой я сказал:
— Так вот, меня недавно освободили... из лагеря... Дошло?
— Понял, понял...— Старик выглядел испуганным.
— Ну, отдадите картошку подешевле? — Я специально вышиб его из равновесия, прием хорошо известный. — Другие вон три цзиня картошки отдают за пять цзиней моркови.
— Нет, дешевле не выйдет, — старик недостаточно испугался. И все-таки он попался на мою уловку. — Но за три цзиня картошки и я отсыплю вам пять цзиней моркови.
— Правда?
— Еще бы! — сердито буркнул старик.— Три цзиня картошки на пять цзиней моркови, верно?
— Договорились! — Я скинул со спины корзину.— Сначала картошку!
Я отсчитал ему деньги. Вчера нам выдали по 18 юаней, месячный заработок, а работали-то мы всего день — тоже ведь удача! Старик достал самодельный безмен. Потом мы препирались из-за точности веса. Наконец он пересыпал картошку в мою корзину.
— А теперь за эти три цзиня ты отсыплешь мне пять цзиней моркови!
Старик, нимало не задумываясь, взвесил морковь. Я высыпал картофель обратно в его короб, взгромоздил свою корзину с морковью на спину и зашагал прочь.
Как тут не раздуться от самодовольства! Такой фокус удался!
В лагере мне много приходилось сталкиваться с торгашами, и я
изучил их психологию. Упрутся, с места не сдвинешь, а до всего остального и дела нет. Упрямятся, гнут свой интерес, а обмануть их — раз плюнуть. Мне это часто удавалось.
Но ты сам, что ты, в конце концов, за человек?
Солнце пригревало. Я брел по степи, и песок с камушками скрипел у меня под ногами. Крутом ни души, кажется, ты один на всей бескрайней равнине. «Я о-ди-ин!» Это и есть настоящая свобода. После четырех лагерных лет, хождения строем на работу и с работы, после сна вповалку и очередей за похлебкой — какое счастье брести в одиночестве в распахнутые дали.
Ручьи, сбегая с гор, оставили на земле глубокие борозды, словно вымощенные галькой. Камни поблескивали на солнце. Голые склоны гор были мрачны и суровы. Единственные живые существа — бурые ящерки, завидев меня, принимали боевую стойку, тараща крохотные глазки. Вот одна вильнула вдруг хвостом и метнулась прочь. В это время года напрасно искать что-нибудь съедобное, вроде дикого лука. Даже пожевать нечего. А ведь я свободный, независимый человек! Воздух и тот принадлежит мне! Но кругом только сохлые сорняки да жужуб. Кусты жужуба сплошь покрыты колючками. Вообще жужуб — это ученое название колючего кустарника, терновника. «Терновник», это слово волнует мне душу. Я поправил корзину на спине и широко зашагал вдоль зарослей колючек. Я шел и горланил все, что приходило в голову:
Прекрасный шиповник давно потерял ягоды и цветы, Да и колючих терновых кустов тоже немного кругом. Гляжу на терновник, а передо мной в свежих цветах поля. Кто из людей в жизни терпел то, что вытерпел я. Пусть бычьеголовый приходит за мной и тот, что с мордой коня [6] — Чего бояться, когда морковь, в корзине есть у тебя.Трам-та-та, трам-та-тата! Трам, трам... Казалось, во мне гремел, отбивая ритм, огромный барабан, и я шагал и шагал со своей корзиной моркови за спиной по бескрайней равнине.
6
Имеется в виду два посланца преисподней — один с головой быка, другой с мордой лошади.
Путь мне преградила канава метра в два шириной. Сегодня утром вода в ней была крепко скована льдом, а теперь кое-где появились промоины, полыньи — лед понемногу таял.
Мостика не было. Я отыскал место поуже и бросил на лед комок земли. Лед выдержал, можно рискнуть.
Мне бы такое здоровье, каким я хвастался в письме к матери, перемахнул бы — и весь разговор. А тут еще корзина! Мне не хватило каких-нибудь 30 сантиметров. Лед подо мной треснул, и я рухнул навзничь, проломив хрупкую ледяную корку.
Поднявшись и стоя по колено в студеной воде, я увидел, что в корзине осталось две-три моркови. Куртка все равно промокла насквозь, и не было смысла засучивать рукава. Я принялся в отчаянье шарить по дну. Примерно половину моркови мне удалось спасти, но к тому времени холод проник до костей, а ноги свело судорогой. Я с трудом выбрался из канавы, сложил морковь в корзину, страдая, что пришлось прервать поиски. Я дрожал, как мокрая крыса. Нужно идти. И я пошел, и оборачивался чуть ли не на каждом шагу, словно надеялся, что морковки, как лягушки, выпрыгнут из воды на берег и припустят за мною следом.
К полуночи стало ясно, что я простудился, у меня поднялся жар. Северо-западный ветер выл и ритмично ударял в окна, которые я утеплил бумажными полосами; казалось, ветер грохочет пустым сундуком. Начались приступы головокружения. Теперь, раздавленный болезнью, я понял, сколь фальшиво все, что пишут в книгах; у него закружилась голова, и он упал на пол или — того лучше — на диван. Театр, да и только! Я лежал, а в голове моей все шло кругом, однако сознание не покидало меня, сон не приходил. Голова раздулась. Казалось, в ней почти не осталось крови и лишь тонкая струйка вьется-кружится, словно капля в огромном чане.