Минин и Пожарский
Шрифт:
– От вашей боярской ссоры Московскому государству и ратным людям пагуба становится!
И, так сказав, поплыли через реку на помощь Пожарскому.
Войско Ходкевича было отбито.
Наступила осенняя ночь.
Во тьме, смазав колеса, чтобы не скрипели, двигался вдоль берега Москвы-реки обоз пана Ходкевича – вел его Григорий Орлов.
Польские войска, опередивши возы, уже успели войти в город, когда появились казаки и с боем овладели обозом.
Второго сентября, когда еще не начался день, пошли на вылазку осажденные
Ходкевич ночью повел войска с Воробьевых гор к Донскому монастырю.
Бой колеблется
Тогда бо от множества вопля и кричания обою стороны не бе слышати и пищального стуку, но токмо огнь и дым восходяща.
В узких окопах стояли люди Пожарского.
Они подпускали к себе воинов Ходкевича и били в упор из пушек и пищалей.
По двум дорогам, по Ордынке и Пятницкой, наступал Ходкевич. Левое крыло отряда Пожарского подалось назад и снова укрепилось. Люди укрылись по ямам, залегли за печные трубы.
В центре остались пушки и пехота.
Пожарский защищал подходы к Кремлю.
Карл Ходкевич, бывалый воин, сражался в Нидерландах под предводительством герцога Альбы и видел, как принц Мориц Оранский восстановил в своих войсках древнее изобретение – шаг в ногу под музыку и движение отдельными сомкнутыми ротами.
Ходкевич сражался со шведами, сражался с турками, и удивить его в военном деле было трудно.
Военная задача Ходкевича состояла в том, чтобы прорваться через Пятницкую к Красной площади, там, где были ворота в Китайгородской стене.
Переправа через Москву-реку была под огнем артиллерии Кремля.
Если бы Пожарский еще отступил, то он попал бы и под огонь Ходкевича и под огонь воинов Струся и Будилы со стен Кремля.
Дмитрий Михайлович держался из последних сил.
Войско нижегородское спаяно было крепко.
Но оно в бою третий день.
Вперед идти не было сил, назад отступить было нельзя.
Дмитрий Михайлович прожил жизнь гордую и горькую.
Он не отступал даже тогда, когда не верил в победу.
Думал Дмитрий Михайлович:
«Вот встану я, обнищалый потомок князей Стародубских, – жизнь мою возьмите, чести не отдам».
Дмитрий Михайлович смотрел на то, как славно бьются нижегородцы; он видел, что бой колеблется.
Ходкевич рвался к Кремлю, фронт медленно поворачивался вокруг Климентовского острожка.
Гетман хотел втоптать Пожарского в Москву-реку.
Спускалось солнце. Гремели впереди пушки оружейника Никиты Давыдова.
В пыли и дыму стрелял Давыдов то в немцев, то в венгров, то в поляков.
Ему казалось, что огонь пушки моет поле, но снова выступает из земли новая рать.
Дмитрий Михайлович смотрел, как поддается левое крыло нижегородцев.
Налетали конные. Ученое войско.
Дралися по-разному. То били палашами, то стреляли в упор из пистолетов, отходили в сторону шеренгами; налетала вторая шеренга, опять стреляла.
Двигались по-тогдашнему, улиткой.
Налетали многими шеренгами.
Били артиллерией.
Повалены были дощатые щиты гуляй-городов, на боку лежали турусы, показывая переломанные колеса.
Отступали медленно, оттягивали пушки, зацеплялись опять за печные трубы, садились в погребные ямы, стреляли опять.
Кислый дух стоял от пушек, охлаждаемых уксусом.
По Ордынке и Пятницкой наступал Ходкевич, вбивая русских в землю.
Он видел, что казаки отошли за Яузу. Тогда он направил удар на острожек у церкви Климентия. После жестокой сечи над острожком поднялось польское знамя.
Тогда ожили казачьи таборы. Плохо вооруженные, полуголые люди с оружием в руках бежали через реку на врагов.
Ходкевич протискивался, как кабан через колючки, между войском Пожарского и казачьими отрядами.
Казаки отбили острожек и остановились.
«Тот, кто сражается, стоя на месте, тот побежден уже», – думал гетман, посылая венгров, пятигорцев и польские хоругви друг за другом.
Надо было прорваться по Пятницкой в том месте, где можно навести мосты к Кремлю.
Уже обозы подвигались к реке, везли хлеб и сало.
К ночи надо было быть в Кремле. Час решал судьбу боя.
Ходкевич продирался между казачьим острожком и развалинами гуляй-городков.
Он смотрел на бой со стен Донского монастыря и ждал часа, когда можно бросить последние силы, чтобы смять русских.
Бой колебался.
Приближалась музыка, знакомая и чужая, не русская и не польская – менуэт.
Ходкевич смотрел со стены.
Приближался отряд, отряд немалый – батальона два. Люди шли журавлиным шагом.
Доброе войско, треть людей с мушкетами. Впереди флейтисты, за флейтистами люди с алебардами, за алебардистами палач с черным мешком на голове и с большим мечом на боку.
За палачом два воина – один старый, седой, в шлеме, другой помоложе, в широкополой шляпе. За ними флейтисты.
В такт флейтам, мягким шагом, вытягивая ноги, полутанцуя, шли батальоны.
У реки гремел бой. На Климентовском острожке виднелось русское знамя.
Дымились вдали окопы Пожарского, его линия отступала, но все еще не прерывала связи с казаками.
Два человека – один в шлеме, другой в шляпе – поднялись на стену.
– Ясновельможный пан гетман, – начал седобородый, – мы сражались и с вами и против вас, всегда если не с успехом, то с умением. Мы знаем, ясновельможный пан, искусство хождения в ногу и искусство движения сомкнутыми ротами. Наши воины будут даже копать укрепления, если им заплатить за это отдельно.