Министерство мокрых дел
Шрифт:
– Вот видите, – сказал Толик. – Все одно к одному.
– Но газета-то – «Московский комсомолец»! – не выдержал Сеня. – Комсомолец! Вам это слово ни о чем не говорит?
– А специально название оставили, – убежденно сказала женщина.
– Кто?
– Оккупанты, понятное дело. Чтоб народ, значит, дурить.
– Почему же вы так думаете?
– А потому, что комсомол и голые бабы рядом быть не могут!
Лично Сеня считал иначе и мог бы в подтверждение собственной правоты привести массу случаев
Он медленно дозревал. Весь этот разговор про оккупационный режим и про газеты был всего лишь подготовкой к основному действу. Сейчас Сеня всего лишь растерян. А скоро ему придется удивляться по-настоящему.
– Тут вся деревня такая, – сказал Толик, хрустя луковицей. – Переубедить невозможно.
– Но ведь бред!
– Не скажите, – возразил Толик. – Дела тут серьезные.
В правдивости этого утверждения Сене Муравьеву довелось убедиться почти сразу. Хлопнула входная дверь, и в комнату ввалились несколько крепкого вида мужиков. Они были бородаты, не очень опрятно одеты и все – с автоматами. Кто с «ППШ», как у Толика, кто с трофейным немецким «шмайссером».
– День добрый, хозяева! – пробасил один из гостей.
– Добрый! – отозвался Толик, придвигая к себе автомат поближе.
Этот жест не укрылся от Муравьева.
– Немцы в деревне есть? – спросил бородач.
– Нету, – с готовностью отозвалась хозяйка.
– А это кто? – подозрительно глянул бородач, качнув стволом автомата в сторону Муравьева, и бедный Сеня едва не лишился чувств.
– Из города товарищ, – пояснил Толик.
– Из Москвы?
– Ну!
– Зачем приехал?
– По делам он, – ответил за потерявшего дар речи Муравьева Толик.
– По каким таким делам? На немцев работает? В управе, да? По сельхоззаготовкам ответственный? «Курка-яйка»?
– Я по недвижимости, – пробормотал потрясенный до глубины души Сеня.
– По какой такой недвижимости? По кладбищенским делам? Из похоронной команды?
– Совсем наоборот. Дома и квартиры. Продажа и аренда. Низкие цены. Гарантия конфиденциальности и надежности сделок.
Бедный Сеня и не заметил, что начал изъясняться фразами из рекламного буклета. Его никто не понял, кажется.
– Что он мелет? – еще более нахмурился бородач. – Он из полицаев, да? Мозги нам пудрит?
Про полицаев – это было по-настоящему страшно. Последнего полицая тут ухлопали еще в сорок первом, Сеня об этом уже знал. С тех пор полицаев в этих краях не видели, но ждали, когда объявится следующая жертва. Дождались…
– Я не полицай! – торопливо объявил Сеня.
– Не полицай, – подтвердил Толик.
Бородач посмотрел недоверчиво, но настаивать на своей версии все же не стал. Сел на лавку, положил автомат себе на колени.
– Что там в Москве? –
Сеня Муравьев беспомощно оглянулся на Толика.
– Бесчинствуют, – с невозмутимым видом доложил тот.
– Но народ-то не сломлен? Сопротивление оккупантам нарастает?
– Нарастает, – без тени сомнения подтвердил Толик.
Бородач удовлетворенно кивнул, давая понять – он и не сомневался в том, что земля горит под ногами оккупантов.
– Накорми-ка нас, хозяйка, – сказал бородач.
Мать Толика засуетилась у печи.
– А корову-то ваши у бабы Глафиры увели со двора, – неожиданно сказал Толик. – На прошлой неделе.
– Реквизировали, – не стал отрицать очевидного партизан. – В фонд обороны.
– Какой там фонд обороны? Сами же и сожрали.
– Понятное дело. Потому что мы та самая оборона и есть.
– Собственный народ грабите? – продолжал дерзить Толик.
Хорошо ему было дерзить – с автоматом-то в руках.
– Мы ни у кого ничего не отбираем. Нам люди сами отдают. Как своим заступникам.
– Рэкет, в общем, – дал определение Толик.
– Чего?
– В городе это называется рэкетом. А вы, само собой, «крыша».
– Можно и так.
Сеня Муравьев следил за происходящим остановившимся взглядом. Ничегошеньки не понимал, но ему было страшно. На его счастье, что-то там такое случилось на улице, партизаны всполошились и все, как один, выбежали из комнаты.
– Что происходит? – быстро спросил Сеня, то и дело оглядываясь на дверь. – Что вы им такое рассказываете про бесчинства оккупантов и сопротивление народа? Какие фашисты? Какие сельхоззаготовки? Какие курки-яйки?
– А что я могу поделать? – пожал плечами Толик и плеснул самогона в запыленные граненые стаканы. – Их вон сколько, а я один. Шлепнут в два счета.
– Ну не может же быть!
– Еще как может, – опечалился Толик. – В прошлом году к нам по случайности заехал фотокор из районной газеты. Приехал, а тут партизаны. Ну, он сразу начал правду-матку резать: что война, мол, давно закончена, то да се. – Толик вздохнул и закончил мысль риторическим вопросом: – Ну и где теперь тот фотокор?
– Где? – дрогнул Сеня. Заглянул собеседнику в печальные глаза, отшатнулся и снова сказал: – Нет, не может же быть! – Правда, уверенности в его голосе заметно поубавилось.
– Вон там его схоронили, – сказал Толик, указывая за окно. – Фотокора этого.
Сеня посмотрел. За плетнем, там, где заканчивался двор, бугрились узнаваемые холмы. Их, этих холмиков, было пугающе много.
– Что это? – дрогнувшим голосом осведомился Сеня.
– А это все партизанские, стало быть, штучки. Многих они тут в расход пустили. Чуть что не по-ихнему – сразу стрельба. Патронов-то много, а дури и того больше.