Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
Давно я никому ничего не покупал и обнаружил, что все дико подорожало — одна посылка стоила мне четырех гонораров за рассказы в «НАШЕЙ МЫСЛИ», — газете, где я регулярно печатался.
Вечером я позвонил Жужанскому. Минута стоила три франка. На 12 он плакал от счастья. На 18 — признавался в любви, на 26 франков парил, на четыре рассказал, кто дал дуба и на три — кто уехал.
— Кстати, Барабулька, — кричал он, — у меня — геморрой, становится трудно парить, но даже он не может
— Абрыська. — сказал я, — пришли что-нибудь, постараюсь напечатать. Ничего не обещаю, но если удастся, сможешь себе что-нибудь купить на доллары.
Он плакал от благодарности:
— Барабулька, — твой сокол с геморроем весит уже сорок шесть!.. Вскоре от него пришла посылка рукописей — 46 кило! — ровно столько, сколько весил он сам. Она не пахла селедкой, но опять была без марок.
— С вас 280 франков, — сообщил почтальон, — заказная, с уведомлением о доставке.
— Три моих гонорара, — подумал я.
В посылке было несколько романов, трилогия «Ураган» на две тысячи страниц, мемуары под общим названием «Вот вам, сволочи!» — короче, как Жужанский сообщал в сопроводительном письме, «все то, что не напечатали эти бляди!»
Его перестали печатать еще при мне и, видимо, он прислал все, написанное за 13 лет. Сорок шесть килограмм! Хотя я ему намекнул, что попробую опубликовать что-то вроде небольшого рассказца. Не могла же «НАША МЫСЛЬ», появляющаяся раз в месяц, наполовину занятая некрологами, на треть — рекламой, весящая всего 300 грамм напечатать 46 кило!
В сопроводительном послании содержались инструкции:
«Барабулька, благодаря тебе выхожу на мировую арену. На скольких языках хочешь издать? Если на трех — тогда «Ураган» в Париж, «Сволочей» — в Токио, а романы отдай итальянцам. Мечтаю о Риме. Пусть издадут к весне, когда цветет сакура».
Я ничего не понял насчет сакуры в Риме и вообще ничего про «выход на мировую арену». Я жил здесь уже 13 лет и еще никуда не вышел, кроме арены в Арле, ночью, при луне, когда там никого не было.
К тому же, чтобы представить рукописи, надо было их перевести.
Я ему так и написал.
— «Барабулька, — отвечал он, — ты думаешь, что так легко выйти на мировую арену?! Переводи!! Ариведерчи, твой Абрыська».
Он, наверное, не догадывался, что за переводы надо платить, что 46 кило стоит миллион. В любой валюте! И чем бы он все это оплатил, ясный
сокол? Долларами, которых никогда не видел?
Я пошел в «Народный банк» и снял все, что накопил — это было грамм на триста.
Вернувшись, я начал взвешивать рукописи. Меньше килограмма не было ни одной. Я отобрал «Вот вам, сволочи!» и со значительными сокращениями отправил переводчице мадам Фонтэн.
Она мне позвонила в тот же вечер, голос ее был вкрадчив.
— Я прочла «Сволочей», — сообщила она, — гениально. Произведение едино и цельно.
Она замолчала. Я почувствовал неладное.
— Очень приятно, — сказал я, — мерси.
— Оно много потеряет от сокращений, — произнесла Фонтэн, — ломка стиля! Вы, как писатель, меня понимаете…
Ей, видимо, тоже нужны были деньги.
— Стиль не поломается, — возразил я, — и мелодия сохранится.
— А атмосфера? — спросила Фонтэн.
— И с атмосферой ничего не случится.
— Не думаю… И потом — вы забываете об интонации!
— Ничуть, я о ней все время помню.
— Поверьте моему опыту — сокращения убивают интонацию.
Фонтэн была явно в тяжелом материальном положении.
— Давайте забудем про интонацию, — сказал я.
— Как вам не стыдно?! — вскричала Фонтэн, — вы обрезаете автору крылья!
Откуда она узнала об этих проклятых крыльях?..
— Автор парит, — кричала она, — а вы его подстреливаете на лету!
Я плюнул, пошел в «Народный банк» и взял ссуду на крылья.
Назавтра зазвонил телефон. Я взял трубку.
— Санкт — Петербург, Абрыська, будете говорить по коллекту?
Я не успел ответить — в трубке уже звенел Жужанский.
— Что носят в Риме? — кричал он.
— Что?
— Что носят на виа Венетто?
— Зачем тебе?
— Ну как же, скоро начинает цвести сакура! Я думаю, прием будет на Палатино?
— Н — нет, — почти извиняясь, ответил я, — рукопись переводится на французский.
— То есть на Елисейских?! Что носят на Елисейских, Барабулька?
— Подожди, к — книга еще не вышла.
— Барабулька, — сказал он, — я не молод, старею, слава придет, а я даже не смогу до нее допарить. Ты не можешь ускорить, у меня открылась язва…
Я начал делать все, чтобы Жужанский смог встретить славу еще молодым — торопил переводчицу — она взяла надбавку за скорость, отправил «экспрессом» рукопись в «Галлимар», трезвонил — и месяца через два пришел ответ: Жужанский мог спокойно стареть — слава его не ждала…
— Все дело в переводе, — кричал он по коллекту, узнав печальную новость, — не сомневаюсь, что мне обрезали крылья! Первоклассные книги должны переводиться первоклассными переводчиками! И вообще, мой стиль не переводится на французский. Французский слишком рассудочен, а я безумен, непредсказуем, я шторм в океане. К тому же у меня начался голодный понос. Поэтому отдай переводить «Сволочей» на какой-нибудь непредсказуемый язык.