В каждой точке пространства есть своя пружина, своё крошечное невидимое измерение – ростковая точка бессмертия, «упор и вихрь грядущего престола». Суждено ли нам стать частицей той почвы, которая войдёт в состав грядущего сада и сохранит нас в нём? Это вопрос каждого к себе. Через нас проходят колебательные контуры будущего, которые то растягивают, то сжимают нас, – это и есть вибрация тех суперструн, которыми творится вселенная. Ни одна популяризация физики не позволяет так наглядно представить загнувшиеся, невидимые уголки многомерного пространства-времени, как поэзия Парщикова.
Михаил Эпштейн
Из книги «Днепровский август»
«Как впечатлённый светом хлорофилл…»
Василию Чубарю
Как впечатлённый светом хлорофилл,от солнца образуется искусство,произрастая письменно и устнов Христе, и женщине, и крике между крыл.Так мне во сне сказал соученик,предвестник смуглых киевских бессонниц,он был слепой, и зёрна тонких звонницпочуял, перебрав мой черновик.Я знал, что чернослив и антрацитодин и тот же заняли огонь,я знал, что речка, как ночной вагон,зимою сходит с рельс и дребезжит.Да, есть
у мира чучельный двойник,но как бы ни сильна его засада,блажен, кто в сад с ножом в зубах проник,и срезал ветку гибкую у сада.
«Озноб чеканки. Рябь подков…»
Озноб чеканки. Рябь подков.Стоят часы. Стоят тюльпаныи вывернутые карманыторчащих колом облаков.А через воздух бесконечныйбыл виден сломанный лесок,как мир наскальных человечков,как хромосомы в микроскоп.
«Рокировались косяки…»
Рокировались косяки.Упали перья на костёр.Нерасшифрованных озёрсентиментальные катки.А там – в альбомном повороте,как зебры юные, на льдуарбитры шайбу на излётезачерпывают на ходу.Стоит дремучая игра.Членистоногие ребятаснуют и злятся. Пеленгаторвоспитан в недрах вратаря.Зима – чудесный кукловод!Мороз по ниточке ползётко дну, где рыбьи плавникина взводе стынут, как курки.
Степь
Пряжкой хмельной стрельнёт Волноваха,плеснёт жестянкой из-под колёс, —степь молодая встаёт из праха,в лапах Медведицы мельница роз,дорога трясёт, как сухая фляга,когда над собой ты eё занёс.Стрижёт краснопёрая степь и крутит.Меж углем и небом и мы кружим.Черна и красна в единой минуте,одежды расшвыривая из-зa ширм,она обливается, как поршень в мазутеили падающий глазурный кувшин.Привязав себя к жерлам турецких пушек,степь отряхивается от вериг,взвешивает курганы и обрушивает,впотьмах выкорчёвывает язык,и петлю затягивает потуже,по которой тащится грузовик.Всё злее мы гнали, пока из прошлоготакая картина нас нагнала:клином в зенит уходили лошади,для поцелуя вытягивая тела.Зa ними шла круговерть из пылии мельницу роз ломала шутя.И степь ворочалась, как пчела без крыльев,бежала – пчелой ужаленное дитя.
Славяногорск
Это маковый сон: состязание крови с покоеммеловым, как сирена. И чудится: ртутный атласоблегает до глянца пространство земли волевое,где вершится распад, согревающий время и нас.Там катается солнце – сей круг, подавившийся кругом,металлический крот, научившийся верить теням,и трещит его плоть, и визжит искрородно под плугом,и возносится вверх, грохоча по дубовым корням.Дважды шлях был повторен и время повторено дважды.Как цепные мосты, повисая один над другим,шли колонны солдат, дребезжали оружьем миражным:кто винтовкой, кто шпагой, кто новеньким лукомтугим.Пробирались туда, где скалистый обугленный тигельгасит весом своим от равнин подступающий зной.Здесь трудились они, здесь они на секунду воздвиглинеприступный чертог – саблезубый собор навесной.
Сом
Нам кажется: в воде он вырыт, как траншея.Всплывая, над собой он выпятит волну.Сознание и плоть сжимаются теснее.Он весь, как чёрный ход из спальни на Луну.А руку окунёшь – в подводных переулкахс тобой заговорят, гадая по руке.Царь-рыба на песке барахтается гулко,и стынет, словно ключ в густеющем замке.
Птичка
Вшит «зингером» в куб коммунальной квартиры,кенарь – мешочек пунктиров,поддёвка для чайной души!Пирамидальные трели о киль заостряет, граня,и держит по вертикалинa клюве кулёк огня – допрыгни до меня!Любовник небес и жених —кенарь и человек —встречаются взглядом, словно продёрнутым черезмушку.Метнув звуковое копьё,ожидают его возврата, объятые обаяньем азарта:придет ли царствие и чьё?Если гитару берёт человек и пытается петь,птичка от смеха и мукибелыми лапами рвёт клеть.Что eй певец человечий,или всё кроманьонец,хоть и кормилец…
«Весна – дворец стекла и камня…»
Весна – дворец стекла и камня.В сосульке ампулка сидити раздаёт за каплей каплю.Блажен весенний реквизит.Пьянит весёлости настой,и пухнет водяной рукав,пришитый лычками мостовк шинели серого песка.Чтоб доказать речную синь,как апельсиновая корка,плывёт оранжевый буксирдля глаз отчаянный и колкий.Лишь белооблачная Арктикависит угрозой холодови изучает, как по картам,ловушки спусков и дворов,завинченность пролётов лестничныхи взвинченность моих тирад,законсервированных в вечностилепных девиц и колоннад.Весь правый берег словно вырезан,как из картона чёрный контур,и далеко за город вынесенрезною
стенкой горизонта.Он постепенно растворяется,огни насыпав кое-где,искрится огненною рясойна пёстрых лицах и в воде.
Лиман
По колено в грязи мы веками бредём без оглядки,и сосёт эта хлябь, и живут eё мёртвые хватки.Здесь черты не провесть, и потешны мешочные гонки,словно трубы Господни, размножены жижей воронки.Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачныйшелест,как и прежде, я буду носить тебе шкуры и вереск,только всё это блажь, и накручено долгим лиманом,по утрам – золотым, по ночам – как свирель,деревянным.Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья,нa земле и на небе – не путь, a одно перепутье,в этой дохлой воде, что колышется, словно носилки,нe найти ни креста, ни моста, ни звезды, ни развилки.Только камень, похожий на тучку, и оба похожинa любую из точек вселенной, известной до дрожи,только вывих тяжёлой, как спущенный мяч, панорамы,только яма в земле или просто – отсутствие ямы.
«Гонит в глазницы стёклам…»
Гонит в глазницы стёклам —разбиться наверняка —встревоженная и мокраязебра березняка.Стынет в разливе речкивспыльчивости горячей,прядает скворечникамиструнных пустых ушей.
Поэт и Муза
Между поэтом и музой есть солнечный тяж,капельницею пространства шумящий едва, —чем убыстрённей поэт погружается в раж,женская в нём безусловней свистит голова.Сразу огромный ботинок сползает с ноги —так непривычен размер этих нервных лодыг.Женщина в мальвах дарёные ест пироги,по небу ходит колёсный и лысый мужик.
Землетрясение в бухте Цэ
Евгению Дыбскому
Утром обрушилась палатка нaменя, и я ощутил: ландшафтпередёрнулся, как хохлаткинаголова.Под ногой пресмыкался песок,таз с водой перелетел меня наискосок,переступил меня мой сапог,другой – примеряла степь,тошнило меня, так что я ослеп,где витала тa мысленная опора,вокруг которой меня мотало?Из-зa горизонта блеснул неизвестный городи его не стало.Я увидел – двое лежат в лощиненa рыхлой тине в тени,лопатки сильные у мужчины,у неё – коралловые ступни,с кузнечиком схожи они сообща,который сидит в золотистой яме,он в ней времена заблуждал, трепеща,энергия расходилась кругами.Кузнечик с женскими ногами.Отвернувшись, я ждал. Цепенели пески.Ржавели расцепленные товарняки.Облака крутились, как желваки,шла чистая сила в прибрежной зоне,и снова рвала себя на кускимантия Европы – м.б., Полонийзa ней укрылся? – шарах! – укол!Где я? А на месте лощины – холм.Земля – конусообразнаи оставлена на острие,острие скользит по змее,надежда напрасна.Товарняки, словно скорость набирая,нa месте приплясывали в тупике,a две молекулярных двойных спиралив людей играли невдалеке.Пошёл я в сторону отсамозабвенной четы,но через несколько сотметров поймал я трепет,достигший моей пяты,и вспомнилось слово rabbit.И от чарующего трепетаниялучилась, будто кино,утраченная среда обитания,звенело утерянное звеномежду нами и низшими:трепетал Грозный,примиряя Ламарка с ящерами,трепетал воздух,примиряя нас с вакуумом,Аввакума с Никоном,валуны, словно клапаны,трепетали. Как монокинопроламывается в стерео,в трепете аппаратановая координатанашаривала утерянное.Открылись дороги зрениязапутанные, как грибницы,я достиг изменения,насколько мог измениться.Я мог бы слямзить Америку —бык с головой овальной —a мог бы стать искрой беленькоймеж молотом и наковальней.Открылись такие ножницымеж временем и пространством,что я превзошёл возможностивсякого самозванства —смыкая собой предметы,я стал средой обитаниязрения всей планеты.Трепетание, трепетание…На бледных холмах азовьялучились мои кумиры,трепетали в зазоремира и антимира.Подруги и педагоги,они псалмы бормотали,тренеры буги-вуги,гортани их трепетали:«Распадутся печати,вспыхнут наши кровати,птица окликнет трижды,останемся неподвижны,как под новокаиномнa хрупкой игле.Господи, помоги намустоять на земле».Моречко – паутинка,ходящая на иголках, —немножечко поутихло,капельку поумолкло.И хорда зрения мне протянулавновь ту трепещущую чету,уже совпадающую с тенью стула,качающегося на светулампы, заборматывающейся от ветра…А когда рассеялись чары,толчки улеглись, и циклон утих,я снова увидел их —бредущую немолодую пару,то ли боги неканонические,то ли таблицы анатомические…Ветер выгнул весла из их брезентовых брюки отплыл на юг.
