Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания
Шрифт:
Лена махнула рукой.
— Давай еще тяпнем. С горя. — Долила в рюмки остатки сладкого вина, бутылку спрятала в сумку. — Эх, у меня бы был такой батя — и пропал… я бы сейчас все бросила: школу, мальчиков… и на самолет! Р-р!.. Фью!..
— И куда?
— В Москву! Куда еще? Наверняка там нашлись бы следы.
Валя молча смотрела на нее.
— А ты чего–то не шевелишься. Может, про папаню все–таки известно? Я тут, как дура, перед тобой… а ты…
Валя, закрыв лицо ладошками, отрицательно покачала головой.
— Слушай!.. А может, в городе
— Ты… готова… ради меня? — ахнула Валя, в ужасе глядя на подругу.
— Я из дружбы! А на эти деньги можно как раз в Москву! Ну, за две ночи!
— Но я боюсь! — заныла Валя. — Я же еще…
— Все мы через это проходили! — хохотнула Лена. — Ради отца?! Ради матери? А уж найдем дядю Миню… небось купит нам по «тойоте»…
— О чем ты говоришь?! Это же не его деньги… Он же занимал!
— Или ты дура до сих пор, или хитрая, как Галка Фраерман. — Ленка продолжала жевать и думать. — Слушай! Вот еще вариант! Моя бабка ходит в церковь… а у них новый нищий у входа, страшный, мохнатый!.. — Говорят, ясновидец… лечит всех подряд… Моя бабка еще недавно с костылем ковыляла, ты же помнишь?.. А теперь без костыля!
— Ну и что?
— Как ну и что?! Пойдем туда, свечи поставим во здравие… ручку ему поцелуем… ну, подмигнем… Сам поп его боится! Может, скажет, жив твой папаня, нет? А если жив, скажет, где он.
Валя затрясла гневно головой.
— Это всё жулики, проходимцы!.. — Она рывком подняла кошечку, принялась ее баюкать.
— Ты и в Гришку Распутина не веришь?! Пикуля не читала? А этот такой же! Ну не хочешь — как хочешь! Эх, что же придумать?! Может, самим возле двух зеркал погадать? А чтобы верняк, наширяться!.. у меня маленько есть…
В эту минуту болтовню девочек прервал щелчок ключа в дверях — пришла мать Вали.
— Ой!.. — Лена, встав спиной к двери, быстро убрала в сумку рюмки. — Здрасьте, Татьяна Сергеевна.
Валя ногой выключила магнитофон.
— Здравствуй, Лена. Духи… или вино? Кто–то приходил?
— Никто. Звонили: нет ли вестей от папы.
— С того света не бывает вестей. — И кивнула Лене. — Измучили нас.
— Говорят, дядю Миню в Москве видели.
— У него лицо простое… круглое, в очках. Лавриков он и есть Лавриков. Я и сама иной раз на улице ошибалась. А уж если кому хочется кинуть на нас тень…
— Я так всем и говорю, тетя Таня.
— Вот, — Татьяна взяла листочек с полки. — Если верить всем звонкам… у половины города назанимал. Семь миллионов насчитала. И в гараже брал, и у всяких неизвестных мне приятелей… Давайте, давайте, кто больше!..
Валя значительно подмигнула подруге.
— Лен, мне с мамой надо потрёкать. Я догоню.
— До свидания, тетя Таня. — Стараясь не звякать
— А накрасила ногти — тигров пугать? Ну, хорошо, хорошо. Только не допоздна. — И вдруг, мизинцами тронув виски (опять голова болит?), покосилась на дочь: — Да ты можешь прямо сейчас идти. Мне… подруга должна звонить.
В наступившей паузе Лена значительно сверкнула Вале совиными глазками, окрашенными вокруг век синей краской, и закрыла за собой дверь.
— Я бегу, бегу! — Валя опустила ноющую кошечку на диван. — Но, мам… не знаю, как спросить…
— А ты прямо спроси: может ли быть правдой, что папа нас бросил? Отвечу: нет. Еще что? Не сообщил ли о себе? Может, мы это всё разыграли? И здесь ответ один: нет. Еще есть вопросы?
Валя обняла мать.
— Прости… эта тетка из головы не выходит… не знаю, что и думать…
— А я?! Знаю, что думать?!. А тут еще меня на второй работе сократили. Считают — вполне обеспечена, хожу для отвода глаз. Как теперь жить? Извини… умоюсь… Вся мокрая после автобуса. Беги! — И мать скрылась в спальне.
Валя обулась у двери, схватила куртку и ушла.
Зазвонил телефон. Шум воды в ванной смолк. Когда телефон уже замолчал, выскочила полуголая Лаврикова, с накинутым на плечи халатом.
— Кто–то звонил?.. — Хотела вернуться в ванную, но телефон затрезвонил снова.
Лаврикова схватила трубку.
— Слушаю вас!.. Это ты звонил минуту назад?.. Да, я хотела по телефону. Могут люди увидеть. Ну, хорошо, приходи. Теперь уже все равно. — Положила трубку и снова ушла в ванную.
7
Совхоз имени ХХ партсъезда располагался на холмах, над узкой речкой и двумя старицами по бокам, заросшими камышом и купавками. На самом высоком взгорье стояла, как обломанный зуб, белая, без колокольни церковь. Видимо, ее пытались ныне возродить к жизни — с одной стороны прилепились строительные железные леса. Вокруг церкви на трех улочках села можно насчитать около сорока вполне добротных изб–семистенников. Штакетники покрашены известкой, наличники — кремовой и сизой краской, крыши крыты шифером и жестью, а где дощатый кров, там все же трава не растет, как в колхозе Ёжкина…
Навстречу кашляющему Лаврикову брел, шатаясь, петух, растопырив черно–золотые крылья и дергая оклеванной в драке головой, весь в крови, как Щорс из революционной песни. Миня соболезнуя кивнул ему.
Он прошел до середины села по жухлой траве–спорышу, стараясь обходить раскисшие глиняные колеи и тропы, склизкие, как мыло, и, не зная, куда сунуться, встал возле низенького каменного строения, над крыльцом которого красовалась видавшая виды жестяная вывеска «Сельпо». Здесь расхаживала взад–вперед сердитая сутулая женщина в плаще, с папироской во рту, а наверху, у двери, под навесом, сидел на складном стульчике одноглазый мужичок Минькиных лет, возможно, чуть постарше, с лицом желтым и глумливым.