Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания
Шрифт:
— Я дико извиняюсь, — сосед пытается быть интеллигентным, но глаза желтые, как у кота, он в комбинезоне, движется угрожающе ловко и быстро. — Миня попросил под залог своей «хонды» деньжат…
— Сколько? — устало прошелестела Татьяна. И тоже, пытаясь быть интеллигентной и остроумной, добавила почему–то по–немецки: — Вифель?
Тундаков, такая у него фамилия, мгновенно оскалился в улыбке, чуть задержался с ответом — то ли набавил, то ли все же правду сказал:
— Четыре тыщи… Ну, не рублей, конечно.
— Я верну, — сказала
Желтоглазый сделал трагическую мину. Даже стукнул смуглой от машинного масла рукою себя по сердцу.
— А мне сейчас нужно… даже не «бабки» нужны, а телега. Давайте, Татьяна Сергеевна, так. Я беру ее, — он кивнул на железный гараж, в котором стояла лавриковская «хонда». — Если через месяц найдете… или сам объявится с деньгами… я верну. О’кей?
Татьяна медленно кивнула и подала ему длинный ключ от гаража. Тундаков мигом отпер и распахнул ворота, которые даже не скрипнули (Миня смазывал везде все двери), и, выкатив сизую, как спелая слива, иномарку, подошел к Татьяне с ключом. Она смотрела на его действия, как смотришь в кино на убийство или грабеж, совершенно отстранясь.
— Знаете, Татьяна, — уже как бы дружески, мягко сказал Тундаков. — Он, конечно, был классный мужик… то есть, может, и есть, дай ему Бог здоровья… я к тому, что разобрать и собрать любую телегу для него ноль проблем. Но я чему завидовал больше всего… — Желтые глаза сладостно моргнули. — Может, вы не знаете? Вот посмотрит на любой предмет и говорит, какого размера. Хоть на доску, хоть на швеллер… ну, ошибется, так на миллиметр. Верите?
Татьяна молчала, глядя на него.
— И даже вес.
Про этот талант мужа Татьяна, конечно, знала. Когда в магазине покупали филе кеты или в начале лета на рынке привозные помидоры или яблоки, Миня, кивнув на будущую покупку, мог буркнуть:
— Килогламм двести тр–ридцать гламм.
И оказывалось именно так, точка в точку! А когда не совпадало, продавец менялся в лице, начинал демонстративно сердиться (особенно если с Кавказа), бросал дополнительно на плошку весов яблоко или помидорку — мол, не веришь, вот тебе еще!..
Сосед по дачному участку уехал на Мининой машине, Татьяна заплакала, взяла в руки лопату и выронила. Работать не получалось. Нет, надо домой, домой. Дома — дочь Валентина, девочке уже 15 лет, нужен глаз да глаз… Чем она там сейчас занята? Опять в квартире не прибралась, до начала учебного года ни черта не делает, поздно встает, сидит перед зеркалом, вытаращив синие Минькины глаза, и наводит марафет, готовясь к дискотеке?..
Если автор вместе с читателем перенесется сейчас в квартиру Лаврикова, то выяснится: все именно так. Валя сидит перед зеркалом, косясь на страницу развернутого иностранного журнала «Elen», где изображена прекрасная и разбитная русалка века Памела Андерсон, которую, говорят, ее возлюбленный заразил гепатитом С. Хорошо хоть не СПИДом…
Пристукивая правой туфелькой
— Я теперь сирота, мальчики… пожалейте меня…
Она выросла вся в отца, воспринимала окружающий мир, как волшебное (пусть и жуткое иногда!) действо, как некий театр, и посему видела в людях классических персонажей Шекспира или Гоголя, которые, как говорят умные люди, мало изменились, улавливала прежде всего не то, что люди говорят, а КАК говорят.
И вот в ее жизнь (и в жизнь матери, конечно) входит новое событие. В дверь квартиры Лавриковых несколько раз уже нетерпеливо звонили, потом принялись стучать. А ведь у матери свой ключ. Кто же это?! Валя вскочила:
— Лен, ты?.. Не заперто, как всё во мне! — И, обернувшись, увидела перешагнувшую порог незнакомую женщину с черной тучей волос в виде двух восьмерок, перепоясанных красной лентой. Ни дать ни взять цыганка. — Вам кого? Мамы нет дома.
Незнакомая женщина ведет себя резко и уверенно.
— Я все знаю. Примите и мои, так сказать…
— Что именно? — надменно вскинулась Валя.
— Мои надежды, — быстро нашлась незнакомка. — В рабочие дни никого не могу застать. Решила в воскресенье. А у вас музыка.
— Но мамы нет. — Валя, присев, выключила магнитофон. — И сколько можно? Вы из ФСБ?
— Нет… но я следователь.
— Сколько же вас!.. Человек пропал — найти не могут!
— Тихо–тихо. Я-то как раз хочу найти. Как тебя зовут?
— Некогда мне. Валентина Михайловна.
— Валентина, кое–что изменилось.
— Что, перестали на мертвого дерьмо валить? — Валя, как мама, расширила и сузила глаза.
— Откуда ты знаешь, что мертвый?
— Что?! — Девочка пошла розовыми пятнами, руки взлетели к горлу.
— Давай так: ты мне, я тебе. Это называется диалог… За все это время он не звонил, не писал?
— Так вы думаете — похитили?! Да??? — Чтобы согреться от внезапного озноба, Валя подхватила с пола пушистую кошечку Люську, которую подарили соседи в прошлом году и которая с недавней поры вдруг застонала, замяукала, катаясь по полу. — Помолчи, киса моя. Я слушаю! Да? Да?
— Все бывает, Валечка. Тебе точно известно — не писал, не звонил твоей маме?
— Я бы знала!
Гостья пристально посмотрела на девчушку.
— Что так смотрите?! У нас нет секретов… Он живой?! Скажите же!
— Сначала ты мне скажешь. Когда он исчез… как вела себя твоя мама?
— Что значит, вела? Ну, вот у вас бы исчез… Рыдала, на стены лезла…
— И до сих пор рыдает?
— Что вы кругами ходите, как кот ученый?! — Валя сердито разглядывала нахальную тетку, прижимая котенка к груди. — Рыдает! Проснусь ночью — ревет!
— Реветь можно, Валечка, по разным причинам. Понимаешь… — Гостья понизила голос. — Его, говорят, видели.