Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания
Шрифт:
— Вечерный звон-н… вечерний звон-н…
Как много дум-м наводит он-н…
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом-м…
Отец шмыгал носом и утирал правый, слезящийся глаз желтым от курева указательным пальцем. «Ах, папа! Видишь ли меня с неба синего? Я обязательно, обязательно когда–нибудь побываю в Смоленске и от тебя привет передам…»
— Ты чего?! — снова спросила, виясь над Миней, птичка–горихвостка… нет, синичка.
— Ничего, — буркнул Миня и зашагал наугад. Рвал дозревающую коноплю, растирал в ладонях и нюхал, и ел зернышки. Теперь уже все равно.
И пришел
И стал Миня работать здесь, и проработал, как во сне, с неделю. Он кормил скот и убирал за ним, надевая на двойные драные носки рабочие галоши (жалел сытинские ботинки). А спал рядом с телятами и матушками–коровами — не на земле, конечно, а наверху, в навесной кладовке, где мешки и пакеты с комбикормами. Жил, как белка в дупле….
Его полюбил один теленок с белым ухом — завидев издали, радостно мычал, роняя слюнку. Миня чесал ему напрягшееся горло, тихо говорил:
— Если тебе повезет, ты вырастешь, быком станешь… тебя будут подруги любить… А пока ты дитя. — И привычно просил: — Расскажи мне о себе.
В ответ теленок, вздохнув, блестя мокрым носом, начинал жевать рукав Мини.
Как–то Лавриков проснулся еще во тьме, до зари, от пронизывающего холода, глянул — а за плетневой стеной бело, снег выпал… Господи, зима. А вот о зиме он не подумал! Без полушубка, без валенок — куда он?.. Поистине Миня блаженный… Единственная радость, недавно молодая одна женщина принесла ему найденный осенью возле озера ватный спальный мешок, забытый то ли геологами, то ли рыбаками, — ветхий, буро–зеленого цвета, весь словно в мутных пуговках — закапанный свечкой. В нем тепло…
И все же, чтобы не околеть от стужи, он попросился в брошенную баньку на окраине, за сгоревшими избами, небось пустят, и будь что будет. Поживет там. В конце концов это тоже судьба — судьба молчуна–отшельника. Ведь жизнь вокруг все равно прекрасна! Снег белый, как фата невесты, даже если эта невеста — сама Смерть. А еще снег слепит, как самая белая на свете бумага, на которой весна швейными машинками своих дождей настрочит зеленые буквы…
А про свободную баньку ему в случайном разговоре сказала одна очень миловидная женщина лет тридцати. И как со временем выяснилось, сказала не случайно — приглянулся ей мужичок.
Ее звали Таня, как и жену Мини. О чем он, удивившись, сразу ей и поведал.
Чернобровая, казацких корней, она стала приходить к нему вечерами по синим сугробам и черной крапиве с хлебом и термосом, порой с куриной ножкой в пакете. Она приносила и полешки в рюкзаке. Миня топил печку, и они сидели, глядя в огонь, и гостья расспрашивала подробно о его жене.
— Она хорошая, — бормотал еле слышно Миня. — А я… плохой…
— Почему ж ты плохой, если все время о ней помнишь? — протестовала молодая женщина, от которой истекал пряный жар ее чистых волос, ее чистой холщовой и шерстяной одежды. — Если все время о ней говоришь?.. А чем она занимается?
— Переводчик… — отвечал Миня. — С английского
— Ой, я тоже английский учила, — обрадовалась Таня Капранова. — Ду ю… спик инглиш? Йес.
Почему–то Миню это известие в полудреме, в мороке усталости обрадовало до невероятности. Он заозирался. Он подумал: может быть, это жена Таня в чужой одежде пришла его спасти? Все правильно поняв, положил русую круглую голову на могучее плечо женщины и продолжал рассказывать.
— К нам иностранцы летят… деньги хотят вложить во всякие проекты… не надо, говорит, их бояться… Да и я понял: они меньше обманывают, чем наши воры в чинах.
— Наверно, — радостно соглашалась деревенская Таня.
— А еще приходят к ней окрестные женщины, советуются насчет одежды. Татьяна насчет моды большой специалист.
— Да? А что сейчас носят в городе? — спрашивала местная Татьяна. — Что она советует им?
Миня зажмурился и вспомнил умный говорок жены, ее прогнозы насчет моды, ныне повторенные многократно.
— Юбки стали более объемные и… многослойные.
— Это как? Как раньше?
— Наверно. — Миня шмыгнул носом. — Асимметричные. Спереди юбка еле колени прикрывает, а сзади — почти до пят. Шифоновые юбки — поверх узких брюк. Оборки и воланы в нижних юбках.
— Ой, как интересно! Я нашим расскажу.
— Брюки — или очень широкие, или очень узкие, чтобы облегали… Широкие — для официальной обстановки. Узкие — с туфлями на шпильках или с сапогами… Да, снова возвращается кожа.
— Можно турецкую?
— Наверно. Отсюда незаметна граница между брюками и сапогами…
— Да–да, поняла! Но сейчас же зима…
— Пальто классическое… маленькое, черное, из твида. Или из бархата. Силуэт прямой. В моду входят капюшоны.
— У меня есть! — кивала Таня. — Еще чё помнишь?..
— Насчет обуви. Квадратный мысок уже не в моде. И расширяющийся каблук.
Головные уборы — Джорджио Армани предлагает шлем летчика из черной кожи…
— Зачем?! — Таня рассмеялась. — Уж лучше скафандр?!
— Я не знаю. А Джон Гальвано рекомендует вязаные шапочки с ушками этнических расцветок. Свитера — кольчуги. Цветные аппликации. — Миня, не открывая глаз, бормотал–сипел, что запомнил, как глухарь, мало осознавая, о чем говорит. Он сидел, положив руки на коленные чашки, подставив лицо жаркому дыханию банной печки и нежному дыханию — сбоку, рядом — завороженной Тани. — Шарфы… широкие, длинные. Вязаные накидки. К осени идет шелковый жилет. Или вязаный. Носить как с шелковой блузой, так и с футболками. Вечерний туалет — кружево, шифон, шелк и атлас. Опять же двухслойные юбки.
— Это понятно, — кивала Таня, очарованно глядя на странного мужичка.
— Стиль «Flower power» — тишетка, юбка, мюли, броши — цветами пропитана каждая вещь. Заколки и украшения в волосах в виде цветов. Основной цвет — голубой. Из цветов делают не только резинки, но и зажимы–невидимки для волос. Камушки–пайетки на голове. А самая топовая вещь — из мелких камушек хрусталя, так говорит Татьяна..
— И как ты все запомнил?!.. Надо же.
— Ну как же! — сказал Миня, боязливо покосившись на нее, молодую и необычайно красивую. — Вы же, милые женщины, — венец природы… вы всё: и солнце, и луна, вы — розы и соловьи… вы носите в себе вечность, все будущие поколения…