Минус тридцать
Шрифт:
Это были их самые хорошие минуты. Смолкал разговор. Алла прижималась к Манецкому, уткнувшись лицом ему в грудь, а тот крепко обнимал ее за плечи и нежно поглаживал узкую полоску кожи с основаниями волос между шарфиком и шапочкой. Они закрывали глаза в сладостном томлении, уносясь, как во сне, в какие-то сказочные миры. Что-то чистое и светлое, как в далекие юношеские годы, входило им в душу, и они удивлялись себе и радовались, что, несмотря на возраст, пережитые разочарования и житейские неурядицы, они сохранили способность к таким чувствам.
Часто именно после таких
Трудно представить более неблагоприятные для интимной жизни условия, чем этот закуток, открытый с двух сторон промозглой сырости подмосковной сентябрьской ночи. Но Алла с Манецким идеально подходили друг другу и физически, и по темпераменту, а необычность обстановки, своеобразие поз и ощущений еще больше усиливали удовольствие. После они долго сидели молча. У Манецкого бешено колотилось сердце и устало ныли мышцы. Алла находилась в полудреме, иногда вздрагивая всем телом.
Так перебивали они течение жизни и когда приходили в себя, то на время забывали, где находятся, на каком свете, в какой стране, на душе было легко и светло, вспоминалось только хорошее и веселое и они спешили поделиться друг с другом этим хорошим и веселым.
Манецкий рассказывал о своих многочисленных путешествиях по стране – где он только не побывал со студенческими и якобы студенческими строительными отрядами: и в Казахстане, и на Сахалине, и в Нарьян-Маре, да еще по молодости на революционные праздники весной и осенью ходил на байдарках, благо даже окрест Москвы есть столько прекрасных речушек – и Мста, и Тверца, те же Осетр и Щедринка по ранней весне.
Алла любила вспоминать школьные годы и первые два курса в институте, мелькали подруги, колоритные учителя и друзья родителей, носились обрывки рассказов бабушек и дедушек, которые никак не хотели совпадать или хотя бы пристыковаться к виденному в кино и читаемому в книгах, ярко вспыхивали и быстро изгорали влюбленности, тайком опасливо надкусывались запретные плоды. Потом ее собственная жизнь, казалось, остановилась и проявлялась лишь в увиденных спектаклях и прочитанных книгах.
И тут нашлось много общего. Манецкий долгие годы входил в бригаду ломщиков театральных билетов, перед ежемесячными распродажами в кассах наиболее престижных театров – Таганки, Ленкома, Большого, Сатиры, Современника, МХАТа – они собирались загодя, вели списки, держали первые места в очереди и отбивались от претендентов. Но бессонная ночь и случавшиеся порой серьезные стычки были небольшой платой за удовольствие посмотреть хороший спектакль, попасть на который было невозможно ни за какие разумные, по их, конечно, понятиям, деньги, да и билет на «Гамлета», «Тиля» или «Спартака» мог смягчить сердце любого, самого далекого от театра человека.
Алла, как оказалось, тоже была заядлой театралкой и каким-то, так и не прояснившимся для Манецкого образом была связана с билетной «мафией». Они быстро вычислили общих знакомых, вспоминали всякие забавные случаи, часто дополняя рассказы друг друга и непрестанно удивляясь, как это Бог не судил им встретиться раньше.
А еще были книги… И Алла, и Манецкий вышли из интеллигентских семей, читали много с детства, черпая книги из домашних библиотек под ненавязчивым руководством старших, да и сейчас вращались в кругах, не чуждых Сам- и Тамиздату. Им было, что обсудить, что рассказать друг другу.
Манецкий все больше подшучивал – зачем отягощать серьезностью приятный сезонный роман.
– А это откуда у тебя? – удивленно спросила Алла в одну из их первых встреч, увидев в руках у Виталия узкую одинарную упаковку презерватива. – Неужели вместо халтуры в район смотался? Вот уж не поверю. Нет, ты меня не проведешь, – поправилась она, заметив ласковую усмешку Манецкого, – это не наши резинотехнические изделия номер два, это индийские, их в Москве-то только из-под полы достанешь, а здесь точно в жизни не видели.
– Не угадала. Они у меня всегда с собой, ибо это – неотъемлемая часть таежного джентльменского набора, состоящего из коробка спичек, коробка соли и двух презервативов. Некоторые включают в этот набор туалетную бумагу на три раза, но это неправильные джентльмены, потому что, как учили нас английские классики, в частности, сэр Редьярд Киплинг, а уж они-то в этом деле понимали, так вот, как учили нас английские классики, в частности, сэр Редьярд Киплинг, настоящий джентльмен думает о собственной заднице в последнюю очередь.
– Да ну тебя совсем! – рассмеялась Алла. – Зачем английскому джентльмену в тайге презервативы?
– Как зачем?! В тайге ведь не только медведи попадаются, но и более приятные особи. Надо быть во всеоружии.
– Ты меня совсем за дурочку держишь!
– Уж какая есть. Видишь – не догадалась. Презерватив нужен, чтобы соль со спичками не промокли при случайном падении в воду или при сильном дожде. А два презерватива нужны, потому что коробков тоже два и запихивать их в один презерватив неудобно и негигиенично.
– Сдаюсь. Я раньше думала, что они годятся только на то, чтобы шарики надувать. Ну, кроме прямого назначения, конечно.
– Что ты! Я тебе столько применений найду. Вот в том же походе, бывает, надо воды принести, а не в чем. А эта мелкая штучка, если качественная, полтора литра вмещает. Принесешь так воды, подвесишь над костерком, вскипятишь, чайку заваришь – хорошо!
– А вот и попался! Откуда у тебя чай? Нету его в джентльменском наборе.
– Из рюкзака, вестимо. Это ж только глупая женщина да неразумное дитя сунутся в тайгу в поход с двумя презервативами без рюкзака с едой.