Минута пробужденья. Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском)
Шрифт:
Солдат, откровенничая с Муравьевым, сыпал именами. Мелькнул и Якушкин. Не Иван ли Дмитриевич? Он самый. В соседнем каземате.
Бестужев рывком отстегнул ремни на чемодане, раскидал вещи. Вынул драгоценный подарок — «Цыган» Пушкина.
— Передай, служивый, и поклонись от Александра Бестужева.
Утром напоили жиденьким чаем. Но попозже принесли завтрак из трактира, оттуда же и обед. Вечером позвали в баню.
В липком, выжигающем глаза пару двигались костлявые фигуры, слышалось звяканье желез. Прислуживали — сноровисто, угодливо — клейменые преступники
Из пара вынырнул кто-то в мыльной пене, обнялись, ребра скользнули под ладонью.
— Иван!
— Саша!.. Спасибо за «Цыган»…
Опустились с Якушкиным на деревянный мокрый полок. Бестужев забыл о бане, о каторжниках с ушатами… «Цыгане» — вечная поэзия, романтизм, вольное сердце…
Якушкин, усмехнувшись в татарские усы, остановил:
— Саша, милый… Твои братья должны быть здесь. Николай и Михаило.
Вечером гражданский губернатор Цейдлер принес извинения. Муравьев-Апостол и Бестужев заключены в острог по ошибке, досадная оплошность, незамедлительно поселят на квартиры.
— Но тут товарищи, мы бы хотели…
— Досадно, однако закон. Тяжела не только его суровость, подчас и мягкость. Тяжела. Досадно.
Счастливо осененный, губернатор хлопнул себя по гладкому лбу:
— Вам, Александр Александрович, дозволяю свидеться с братьями, — Цейдлер хитренько сощурился. — Суров закон, мягок, но всегда что дышло… Досадно.
Свидание состоится в остроге, но не в каземате, а в служебной комнате со столом, залитым чернилами, с продавленными креслами и отполированной скамьей вдоль стены.
Миновало два года с воскресного обеда в «бестужевском гнезде» на Седьмой линии Васильевского острова. Александру Бестужеву оставалось жить около десяти лет, Николаю предстояло — почти тридцать, Михаилу — без малого сорок пять. Все эти годы каждый согревался памятью об иркутской встрече. Переживший братьев Михаил Александрович незадолго до кончины написал о необычном Александре, каким увидел его в последний раз: «Не было «блесток Бестужевских» — был грустен, ровен».
Грустный, ровный Александр обращался к братьям: «Как же мы теперь?» Николай твердил: «Ты должен писать. Тебе дозволено». Мишель пытался шутить: «А нами, каторжанами, государь распорядился». И звенел ножными кандалами.
Санная дорога вилась по берегу Лены — буераки, рытвины, впадины; метельные заряды сотрясали возок.
По негласному уговору Матвей Муравьев и Александр Бестужев, разговаривая, обходили иркутскую встречу с Николаем и Михаилом. Муравьев догадывался, что она значит для Бестужева. Бестужев понимал, какие мысли вызывает у Муравьева…
Снимая варежки, он недоуменно рассматривал свои окоченевшие пальцы. Есть ли в них сила сжать стремительное перо?
Матвей, не удержавшись, нарушил неписаный договор. Почесал длинный нос, втянул нижнюю губу.
— Не только мстительность, но и коварство…
— Ты об участи нашего Павла? — догадался Бестужев.
— О ней.
В Иркутске, где собралось немало декабристов, все знали, что великий князь Рыжий Мишка поцеловал Павла: «Для
Около года Павел отсидел в Бобруйской крепости и был сослан солдатом на Кавказ…
— Какая-то странность, — пробормотал Бестужев, — один издатель казнен, другой помилован…
— Странность? Рылеев — вождь петербургской «управы». Девиз «разделяй и властвуй» применяется и к государственным преступникам, и к их близким.
— Ни в чем не повинного юнкера, последнюю опору старухи матушки!.. — зашелся Бестужев.
— В том и состоит коварство.
— Издателя — на поселение, читателя — в крепость. Какой-то подвох. Либо утонченное мучительство.
— Может статься, и подвох, и мучительство. Государь любит большую месть, целым семьям, но и малой не брезгует…
Почти месячное путешествие в сопровождении казачьего урядника из Иркутска до Якутска завершилось накануне Нового года.
Город дремал, по слюдяные окна заваленный снегом.
Наступило прощание с Матвеем, которому назначена была ссылка в Вилюйск,
Совпадение? Дьявольское. Пророчество? Трагическое. «Войнаровский был сослан со всем семейством в Якутск, где и кончил жизнь свою, но когда и как, неизвестно…
Превратность судьбы его предупредила все вымыслы романтика…»
Это — из «Жизнеописания Войнаровского», составленного Бестужевым к поэме Рылеева «Войнаровский». Поэма посвящена ему, Александру Бестужеву, у нее эпиграф из Данте:
…Nessun maggior dolore che ricordarsi del tempo felice Nella miseria… [31]31
Нет большего горя, как вспоминать о счастливом времени в несчастье… (итал.).
Рылеевская поэма поначалу называлась «Ссыльный».
Если верить Кондратию (попробуй не верь, когда едва не все сходится), впереди — одинокая смерть в пустынном снежном краю. Бестужеву определено жительствовать в городе, где после бурных странствий и приключений влачил свои ссыльные дни Войнаровский, где все дышит обреченностью, напоминая о скорбном конце героя поэмы, об участи ее создателя.
По меркам графа Дибича «Войнаровский» — образец «вздора», какой сочинять не положено. Автор не послушался властей и печего сетовать на возмездие…