Минувшее
Шрифт:
нятие «страха Божия» сделалось мне понятным только гораздо позднее, и то больше умом, чем чувством. Мама прививала нам именно любовь к Богу, а не «страх Божий», который, конечно, отнюдь не противоречит любви, но относит человека к Богу как бы под другим углом зрения.
Основное духовное качество Мама — смирение. Может быть даже именно вследствие переизбытка в ней самой смирения. Мама менее прививала его нам, но покорность воле Божьей всегда и во всем она старалась нам внушить с самого раннего возраста.
Другие, скорее нравственные, чем религиозные, черты характера
Мама сеяла в наши души только добрые семена, но, как и в евангельской притче, не все зависит от семени, но также и от той почвы, на которую это семя падает.
Я уже говорил об исключительно хорошей атмосфере, которой Бог привел нас дышать в нашей семье с самого рождения. Но мы видели с детства любовь и хороший пример не только со стороны наших родителей. Очень большое влияние в детстве оказала на меня Бабушка Трубецкая. О ней писал Папа в своем «Из прошлаго». Конечно, мы, дети, не могли до глубины понять исключительно даровитую, тонкую и одухотворенную природу Бабушки, но мы безошибочно чувствовали ту тихую благодать, которую она излучала на все вокруг себя. Главное, что сохранила мне память о ней — я не могу передать словами, это ощущение какого-то тихого, струящегося света. Оккультисты сказали бы, что я своей детской душой ощущал исключительно светлую «ауру» Бабушки. В детстве, слыша слова молитвы «Свете Тихий», я вспоминал о ней. Тогда я не осознавал своей мысли, но теперь понимаю, Бабушка была для меня образом «Тихого Света»,— такой она осталась для меня и поныне...
Помню, как один раз — и это был единственный раз! — Бабушка очень огорчила меня... при этом без всякой вины со своей стороны.
У нас в Киеве, ближе к весне, гостили Дедушка и Бабушка Трубецкие. Дедушку я тоже хорошо по-
мню. Конечно, я любил его, хотя мало его знал. Дедушка Трубецкой довольно мало обращал внимания на детей. В самом раннем возрасте — это одно из первых моих воспоминаний — он сажал меня на колено и заставлял подскакивать. Потом он открывал о мой нос крышку своего золотого брегета, который тихо звонил... Когда дети немного подрастали, Дедушка Трубецкой по-видимому уже не знал, что с ними делать: он ласково здоровался и прощался, когда мы к нему подходили, но не общался с нами...
Так вот, помню, как однажды Бабушка показала мне ордена Дедушки Трубецкого. Они мне очень понравились, но из них мне невероятно приглянулся орден «Белого Орла». Бабушка надела мне ленту через плечо и велела придерживать орден рукой, чтобы он не волочился по земле. Мне было очень жаль снимать ленту, и Бабушка сказала мне, что я «потом сам его заслужу». Я неверно понял Бабушку и подумал, что я могу потом получить орден в подарок от Дедушки; но Бабушка мне тогда объяснила, что орден нужен самому Дедушке и что он должен его надеть, чтобы идти в Церковь на Пасху. Я примирился с мыслью, что «Белого Орла» я не получу...
Вдруг, вскоре после этого, за завтраком я услышал. разговор между большими, из которого я понял, что Дедушка Трубецкой получил известие о награждении его новым орденом — «Александром Невским». Дедушка сказал, что получить знаки нового ордена к Пасхе он все равно не успеет. Бабушка, зная, что Дедушке доставит удовольствие
Детская память фотографически точно сохранила мне сценку, психологическое значение которой я, конечно, не мог тогда понять. Но мне было тогда не до того! Я сидел за столом с напускным хладнокровием, но в душе сиял: «Теперь Дедушке «Белый Орел» уже не ну-
жен! Бабушка знает, как я хочу его иметь, и, конечно, теперь его мне подарят на Пасху! Только мне пожелают сделать сюрприз, поэтому я буду делать вид, что ничего не понимаю...»
До самой Пасхи я жил светлыми надеждами: мне редко что-либо так хотелось получить в жизни, как тогда этот орден.
И вот настала Пасха... и я испытал одно из наибольших разочарований в моей жизни! Дедушка и Бабушка подарили мне не «Белого Орла», а что-то другое!
Я был потрясен: «Бабушка знает, как мне хочется получить орден; теперь он Дедушке болыше совсем не нужен; почему же мне его не подарили?» — это была единственная в жизни, но глубокая обида на Бабушку. Я скрыл эту обиду ото всех, проявив таким образом немалое самообладание, но, вероятно, именно поэтому я переживал обиду дольше и глубже...
Я хочу рассказать об одном полученном мною уроке, память о котором остается у меня всю жизнь.
Мне было лет девять. Мы проводили лето в Наре. Дедушка Щербатов любил всякие технические новшества и выписал в Нару фонограф. Тогда этот аппарат был еще редкостью. Звук записывался на нем не на круглых пластинках, как в современных граммофонах, а на восковых пустых валиках.
Этим летом в Наре жили кроме нас еще мои двоюродные братья, Петрово-Соловово. Детям было запрещено без взрослых пускать фонограф. Однако скоро для меня, как для старшего, было сделано исключение и Мама позволила мне его пускать, «когда это никому не мешает».
Пользуясь этим правом, я однажды сидел один после завтрака в пустой гостиной и слушал, как сейчас помню, арию тореадора из «Кармен». Через комнату неожиданно прошел Дедушка, он имел озабоченный вид. Вдруг он заметил меня: «Сережа, что ты тут делаешь? Тебе же запрещено пускать фонограф!».— «Нет, Дедушка,— ответил я.— Мама позволила мне его пускать».— «Неправда! — сказал Дедушка раздраженно,— останови фонограф и иди к себе!»
Я был оскорблен до глубины души — Дедушка сказал мне, что я говорю неправду, он не поверил мне!
Я сразу побежал рассказать о случившемся Мама и сказал ей, что отныне мои отношения с Дедушкой будут исключительно формальные. «После того, что мне сказал Дедушка, я могу быть с ним только почтителен, но любить его я больше не могу и не полюблю его никогда в жизни!». Мама ответила мне, что со стороны Дедушки тут было просто недоразумение, которое, конечно, скоро выяснится, но она обрушилась на меня за мои «бессердечные» заявления, «как тебе не стыдно так говорить о Дедушке...»