Мир без конца
Шрифт:
Послушав Филемона, он наживет себе врагов в лице Ричарда, его могущественных родственников и ничего не добьется. Но несомненно, существует способ обратить ситуацию себе на пользу. Годвин попытался рассуждать, как мать. Если ничего не выиграть разоблачением, то, может быть, поставить на молчание? Наверно, Ричард будет благодарен, если тайну сохранят. Такой ход показался более удачным. Но для этого епископ должен знать, что Годвин покрывает его грех.
— Пойдем, — кивнул он Филемону.
Служка придвинул комод к стене. Интересно, слышно ли в соседней комнате, как двигают мебель, подумал ризничий. Вряд ли; кроме того, Ричард и Марджери так увлеклись, что им не до шума.
Спустились вниз. В гостевые комнаты вели две лестницы: одна располагалась в госпитале, другая снаружи, что позволяло важным гостям миновать помещения, где ходили простые люди. Годвин быстро поднялся по наружной лестнице. Перед комнатой замедлил шаг и тихо приказал Филемону:
— Иди следом. Ничего не предпринимай. Молчи. Уйдешь вместе со мной.
Служка поставил ведро на пол.
— Нет, — замотал головой монах. — Возьми.
— Хорошо.
Толкнув дверь, ризничий вошел и громко заговорил:
— Нужно как следует убрать эту комнату. Вылизать все углы… О, простите! Я думал, здесь никого нет.
Время, которое потребовалось Годвину и Филемону, чтобы перейти из дормитория в госпиталь, любовники потратили недаром. Ричард уже лежал поверх Марджери, ее стройные ноги торчали вверх. Понять эту мизансцену превратно было сложно. Епископ замер и посмотрел на Годвина возмущенно, испуганно и виновато одновременно. Марджери вскрикнула и тоже уставилась на вошедшего. Тот выдержал паузу.
— Епископ Ричард! — наконец воскликнул ризничий, изображая изумление. У того не должно остаться никаких сомнений в том, что он узнан. — Но что вы… и Марджери? — Монах будто только теперь все понял. — Простите! — Он развернулся и крикнул Филемону: — Пошел! Прочь!
Служка шустро выбежал из комнаты, гремя ведром. Годвин вышел следом, но в дверях еще раз обернулся. Ричард должен его запомнить. Любовники так и не пошевелились, но Марджери прикрыла рот рукой — аллегория застигнутого преступника, — а выражение лица епископа свидетельствовало о том, что он судорожно соображает. Хотел что-то сказать, но никак не мог придумать что. Наконец Годвин решил оставить их в этом ужасном положении. Сделано все, что нужно.
Однако, выйдя и не успев даже закрыть дверь, он застыл от страха. По лестнице поднималась Филиппа. Монах тут же понял, что, если о тайне узнает кто-нибудь еще, секрет резко упадет в цене. Нужно предупредить Ричарда.
— Леди Филиппа! — громко поздоровался он. — Добро пожаловать в Кингсбриджское аббатство!
Из комнаты послышалось шуршание. Краем глаза ризничий отметил, что Ричард вскочил. По счастью. Филиппа не сразу прошла к себе, а заговорила с Годвином.
— Вы не могли бы мне помочь? — Оттуда, где стояла леди, не было видно, что происходит в комнате. — Я потеряла браслет. Не очень дорогой, просто резьба по дереву, но я его очень люблю.
— Как неприятно, — сочувственно ответил Годвин. — Я велю братьям и сестрам поискать.
— Я не видел, — встрял Филемон.
— Может, он соскользнул у вас с руки? — спросил монах.
Супруга лорда Кастера нахмурилась.
— Странно, я не надевала его, как приехала. Поднявшись в комнату, первым делом сняла браслет и положила на стол, а теперь не могу найти.
— Может, закатился куда-нибудь в угол. Филемон поищет. Он убирает гостевые комнаты.
Филиппа посмотрела на служку:
— Да, я видела тебя, когда уходила, примерно час назад. Он тебе не попадался, когда ты подметал?
— Я еще не подметал. Как раз пришла мисс Марджери, и мне пришлось прерваться.
— Филемон вернулся, чтобы убрать вашу комнату, но мисс Марджери… — аббат заглянул в комнату, — молится.
Девушка с закрытыми глазами преклонила колени на скамеечке — вероятно, просит прощения за свой грех, с надеждой подумал Годвин. Ричард стоял позади, сложив руки и что-то бормоча. Ризничий отступил в сторону, давая Филиппе пройти. Та подозрительно взглянула на деверя.
— Здравствуй, Ричард. Ты обычно не молишься по будням.
Он приложил палец к губам, указывая на Марджери. Леди не смутилась:
— Марджери может молиться, сколько ей угодно, но это женская комната, поэтому, пожалуйста, выйди.
Епископ, ничем не выдав облегчения, вышел, закрыл дверь, развернулся и уткнулся в Годвина. Может, он и хотел возмутиться, что тот осмелился войти в комнату, не постучав, но чувство вины, видимо, мешало ему с криком наброситься на монаха. С другой стороны, епископ не мог попросить сохранить тайну, ведь тем самым он оказался бы в полной власти ризничего. Повисло гнетущее молчание. Не дав Ричарду оправиться, Годвин сказал:
— Никто ничего не узнает.
Епископ облегченно вздохнул и перевел взгляд на служку:
— А он?
— Филемон хочет стать монахом. Он постигает добродетель послушания.
— Я у вас в долгу.
— Каждый должен исповедовать свои грехи, не чужие.
— И все же я благодарен, брат…
— Годвин, ризничий. Племянник аббата Антония. — Ричард должен знать, что он не с улицы и может наделать шума. Но чтобы угроза стала несомненной, добавил: — Много лет назад, прежде чем ваш отец стал графом, моя мать была с ним помолвлена.
— Я слышал об этом.
Годвин хотел еще сказать: «И ваш отец бросил мою мать, так же как вы бросите несчастную Марджери». Но вместо этого учтиво закруглился:
— Мы могли бы быть братьями.
— Да.
Прозвучал колокол на обед. Троица с облегчением разошлась: епископ направился к дому аббата Антония, Годвин — в монашескую трапезную, а Филемон — на кухню, где помогал подавать.
Подходя через крытую аркаду, заговорщик думал. Его возбудила животная сцена, но, кажется, он поступил правильно. Вроде бы Ричард поверил.