Мир без лица. Книга 2
Шрифт:
И увидели его.
Гигантский купол-соты, уносящийся в скрытую полумглой высь, золотой и гудящий. Мириады ячеек, от пола до круглого отверстия в куполе, где едва заметным голубым бликом светилось небо, — и в каждой, в каждой пело и извивалось в зачарованном танце живое существо, связанное нитями всех оттенков золота, проросшими через его плоть. Кого-то нити оплетали сплошным коконом, кого-то пронизывали по одной-по две, толстые и тонкие, проходящие через глаза, через уши, через ноздри, через пах и через живот, они растягивались, сплетались и расходились, а временами неслышно лопались и таяли в воздухе. Они уходили в стены и тянулись через пространство купола, заплетая стены паутиной, похожей на дымку тумана, позолоченного солнцем. Куда ни глянь — везде видимые и невидимые глазу пленники танцевали в своих сотах и голоса их сплетались в чудовищный хор.
— Медоносные пчелы Гекаты, — опережая наши вопросы, произносит Фрель голосом Легбы. Фрель —
— Это что, пчелы?
— Пчелы кого?
Вопросы у меня и у Морка вырываются одновременно. Мы даже не понимаем, где чей. На суше фоморы не могут думать вместе, да еще на ЭТОЙ суше — но мы смогли. Наверное, потому, что я и Морк связаны не только, кхм, расовой принадлежностью. И сразу прояснилось в голове. Наваждение рассеивалось, расползалось клоками, освобождая мозги от дурацкой веры в собственную непобедимость и удачливость.
— А кто же? Конечно, пчелы, — нехорошо улыбается Фрель. — Их песня и танец — дары богиням преисподней. Гекате, Эрешкигаль [53] , Тласолтеотль [54] , Миктлансиуатль [55] — всем этим кошмарным подземным бабам, что правили миром до начала времен. До начала наших, мужских времен. Они освободили троны для нас, уступили нам свое место, подарили нам возможность любоваться собой, играть в игрушки, строить планы конца света… А сами снисходительно посмеивались в темных углах темных миров. Кто-кто, а уж они-то знают свою силу…
53
Властительница подземного царства (страны Кур) в шумеро-аккадской мифологии. Супруга Нергала — бога подземного царства и палящего солнца. Старшая сестра и соперница Инанны, богини любви и плодородия. На входящего в подземный мир Эрешкигаль направляет «взгляд смерти» — прим. авт.
54
«Пожирательница грязи (экскрементов)» — одна из важнейших мезоамериканских богинь-матерей, связанных с землей, плодородием, сексуальными наслаждениями, плодовитостью и родами. Для ацтеков воплощала идею грехов, особенно сексуальных, и покаяния. «Женщинами Тласольтеотль» называли проституток. Она считалась покровительницей грешников. Тласолтеотль могла как возбудить страсть, так и освободить от нее, а также наслать безумие и венерические болезни — прим. авт.
55
Супруга Миктлантекутли — правителя царства мертвых в мифологии ацтеков, который отводит человеку после смерти место в одной из девяти преисподних. Миктлансиуатль правила вместе с мужем в девятой преисподней Миктлана — загробного мира. Изображалась в виде скелета или женщины с черепом вместо головы; была наряжена в юбку из гремучих змей, являющихся одновременно существами как верхнего, так и нижнего мира — прим. авт.
— Мужчины не слабее женщин! — неожиданно для себя вступаюсь я. За Морка. За Марка. За самого Фреля, в конце концов!
— Слабее, слабее, — раздается голос Мулиартех. — Особенно если знать рецепт снадобья.
— Какого снадобья? — недоумеваю я.
— Снадобья, которое не нужно пить. Потому что при одном виде его пьянеешь. Как опьянели мы все, едва на ту Синьору Уия глянули! — бабка с презрением оглядывает всю нашу понурившуюся команду. — Хороши же мы с вами. Еще немного — и быть нам свиньями! Или рабами этих сот, что ненамного лучше. Дергались бы в золотой клетке до конца дней своих, что-нибудь задушевное напевая…
— Бабуль, ты о чем? — не отстаю я. Мне в общих чертах понятно, о чем нас предупреждает моя родственница, древний морской змей Мулиартех, но подробности бы не помешали.
— Ну ладно, вы с Морком дети совсем, но как мы с тобой поддались, глыба ты базальтовая? — продолжает бабка, не замечая моего вопроса.
— Я же мужчина, — невнятно бормочет Гвиллион. Вроде бы покаянно бормочет, а на губах ухмылочка.
— У тебя мозги что, в песок превратились? Куда ты смотрел?
— Вперед! Я смотрел вперед! — возвышает голос дух огня. Трещины на его теле расширяются, воздух вокруг него начинает дрожать, как в знойный полдень.
— И как далеко вперед? На шаг? На полшага? Она же нам всем головы задурила, Цирцея [56] здешняя! Шли за ней, точно поросята на скотный двор!
— Мулиартех! — рычу я. — Если ты сию минуту не объяснишь, о чем речь…
— …будет скандал, — твердо завершает Морк. — Мать Мулиартех, дочь Лира, свет мудрости клана моего, объясни нам, наконец, о каком снадобье речь?
Мулиартех глядит на Морка, словно кашалот
— Ты бы еще ритуал вопрошания исполнил! Ладно, ладно, расскажу. Снадобье — это не питье, это… — она задумывается, подбирая слова, — это может быть что угодно: морок, заговор, амулет, взгляд, прикосновенье… Оно дарит тебе огромную силу — но ненастоящую. Ты лишишься и того, чем владеешь, но будешь верить, что весь мир у твоих ног. Снадобье вытянет из тебя истинную суть и превратит в то, что Цирцея наколдует. Она опутает тебя нежными узами, прикосновение их заворожит тебя и жизнь твоя станет танцем, бесконечным танцем в улье Синьоры.
56
Колдунья, родственница Гекаты. Отомстила морскому богу Главку, которого полюбила без взаимности, превратив в чудовище возлюбленную Главка Сциллу. Другой предмет своей страсти, царя Авзоны Пика, Цирцея обратила в дятла. Обратила в свиней часть спутников Одиссея. И только когда Одиссей с помощью чудесного растения победил ее чары, согласилась вернуть им человеческий образ — прим. авт.
— А нашего провидца синьора Цирцея уже в свинью — извините, в пчелу! — обратила? — интересуется Морк. — Или он еще сопротивляется нежным узам?
— Боюсь, что он им с самого начала не сопротивлялся, — сухо замечает Фрель голосом Легбы и сам себя перебивает от лица мэтра Каррефура: — Да кто из нас видит хотя бы конец ниточки, за которую дергает твоя женушка? Вот ты сам — разве ты видел, как она тебя связывает? Ты, всемогущий наш, понимал, что это — УЗЫ?!
На лице Фреля вспыхивает и гаснет горькая усмешка, словно горькое послевкусие подслащенного лекарства. И тут же глаза выпучиваются и наливаются кровью — ярость Каррефура рвется наружу:
— Вот и полюбуйся! Это они, — он обводит купол рукой, — узы страсти, порока, крови, боли, рождения и смерти, на которых пляшет мир людей. Эй, вы, чудища морские, — лицо Фреля с чужим, высокомерным (да что там — просто наглым!) выражением обращается к нам, — не хотите соплеменников поискать?
— Не хотим! — ничуть не оскорбившись, качает головой Мулиартех. — Нет здесь наших соплеменников. Фоморов распинает и замуровывает в своих сотах совсем другая богиня. И узы ее — другие. Но мы тоже не спешим от них избавиться, — взгляд ее мельком касается бесстрастного лица Гвиллиона. — Хотя навестить ее я не прочь. Совсем не прочь.
— Но сейчас, раз уж пришли, навестим хозяйку, — мрачно заявляет Морк. — Заодно и расспросим, как наш друг поживает.
Он бесстрашный. Он преданный. Он сильный. И он умен, мой мужчина. Я горжусь им. Никогда Синьоре Уия не запутать его в паутину греха. Никогда.
Из плена в плен перелетая [57] — вот как это называется! Третий раз подряд! Буквально — куда ни пойду, везде попадаюсь. На моей ли земле, на чужой ли демиурга по имени Мирра немедленно ловят и сажают в клетку. А здесь еще и не поколдуешь, воздушный океан, видите ли, не той консистенции. Вот и сидим мы с Нуддом, как две птички в железном лесу… В железном лесу?
57
Перефраз первой строки стихотворения «Бабочка в госпитальном саду» (1945) Арсения Тарковского «Из тени в свет перелетая…» — прим. авт.
Только теперь мне приходит в голову оглянуться. Откуда здесь эти решетки, составленные не из стержней крест-накрест, а из намертво переплетенных железных ветвей? Я бы сказала, искусно сделанных ветвей, если бы они не казались спиленными с неведомых деревьев, вон годовые кольца на спилах, проржавевшие свернувшиеся листья на ветках, хотя сами ветки еще крепкие, еще не скоро им осыпаться рыжей гнилью на утоптанный пол Большого дома…
Выходит, что Железный лес Йернвид где-то рядом? Из этого леса везут сюда железные сучья для клеток, силков и оконных переплетов, стволы для балок и колонн, листья для наконечников стрел и копий… Там, по чащобам Йернвида, бродит Фенрир, живое оружие, он не сидит на цепи по имени Глейпнир [58] , сделанной из того, чего больше нет, он свободен. Он дышит этим воздухом, обжигающим легкие, смотрит на гигантских стрекоз, подпрыгивает, стараясь сбить их огромными лапами, жесткими, как камни, и быстрыми, как ветер. Он кружит в тумане, поднимается на гребни гор, чтобы выть на луну и слушать, как в горах грохочут камнепады, вторя его песне…
58
Волшебная цепь, которой боги сковали Фенрира. Гномы сделали цепь из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил (в древности сухожилиям приписывали свойства нервов), рыбьего дыхания и птичьей слюны. Всего этого, согласно мифам, больше нет в мире — прим. авт.