Мир без лица. Книга 2
Шрифт:
— Какие неприятности? — возрадовался Видар. С того момента, как отрубленная кисть вернулась на свое законное место, у него весь организм чесался от желания испытать исцеленную конечность в деле. Не в деле запрягания артроплевр, конечно, а в бою — и лучше в неравном. Уточняю: чтобы перевес был на стороне Видара, но чтобы противник не был задохликом. Помахаться ему хотелось, сопляку.
Я смерила бога-трикстера взглядом тяжелым, точно булава самой крупной из наездниц.
— Племя враждует со всеми подряд! — забормотал Видар, оправдываясь. — Кто их знает, с кем они на сей раз сцепились…
— А ты что, знаком со всеми обитателями Утгарда? — поинтересовался Нудд.
— Со всеми, — самодовольно заявил Бог Разочарования. — Я за землей Хаоса давно присматриваю, как бы чего… — и он осекся, понимая, что наговорил лишнего.
— Так
— От своих, — мрачно буркнул Видар. — Они же его на цепь посадить норовят. С начала времен куют эти цепи, одну за другой, пробуют на нем, льстят ему безбожно, обещают на свободе оставить — и ведь врут, всё врут [65] ! Разве так можно?! — в глазах Видара мелькнуло отвращение.
65
В германо-скандинавской мифологии сказано: вначале асы изготовили цепь Лединг и предложили Фенриру ее разорвать. Фенрир согласился и сумел это сделать. Затем они сделали цепь Дроми, вдвое крепче Лединга, но Фенрир разорвал и ее. Тогда Один послал Скирнира, гонца Фейра, к гномам в страну черных альвов, которые сделали цепь Глейпнир. На глазах Фенрира асы пытались разорвать цепь, но безуспешно. Тогда они стали предлагать Фенриру разорвать цепь, уверяя, что он один сможет справиться с этим. Если Фенрир не разорвет цепь, асы обещали его отпустить. Фенрир согласился лишь при условии, что один из богов вложит руку ему в пасть — в залог того, что боги не обманывают. Тюр (однорукий бог воинской доблести, сын Одина и великанши) вложил правую руку в пасть волка. Волк не смог разорвать Глейпнир: чем больше он рвался, тем сильнее цепь врезалась ему в тело. Так был связан Фенрир, а Тюр лишился правой руки — прим. авт.
Да. Похоже, бог-предатель — сын своего отца и плод божественного воспитания. Воспитания властью и коварством.
— Скоро будет готова третья цепь? — тихо спросил Нудд.
Видар безмолвно кивнул. Глаза у него были, как у мальчишки, которому обещали, что Полкан с бабушкиной дачи поедет с ним на городскую квартиру — и вот, лето кончилось, а Полкан так и остался на цепи. И лает вслед отъезжающей машине, лает…
— Братец Тюр [66] , - в голосе сына Одина прорезалось злорадство, — не знает еще, каково это — лишиться руки! Какая это боль, и унижение, и тоска… Все вокруг боевым искусством кичатся, один ты, словно мальчишка, вынужден переучиваться, утешаешь себя тем, что левшу победить труднее. Тюр не знает, как ноет рука, которой нет, как упрекает тебя, что ты ее не уберег, пожертвовал ею — а зачем? Все равно Глейпнир порвется, как порвались первые поводки, Фенрир освободится — и будет зол, словно сам Хаос. Когда тебя предают, хочется одного — мщения! — Видар поднялся на ноги и простер руки к хмурому, сырому, древнему небу. — Что они знают о мести, мои распрекрасные сородичи, хваленые-перехваленые асы? Что они знают о ржавом гвозде, которым твое сердце приколотили к камню в черной пещере, о тысяче тысяч дней, проведенных в жажде убивать? Что они знают о душе вольного зверя, ни за что ни про что, по слову безумной старухи, посаженного на цепь?
66
В германо-скандинавской мифологии, согласно одной из версий, считается, что Тюр намеренно дал Фенриру откусить свою руку, дабы отвлечь чудовищного волка и дать асам возможность надеть на него цепь — прим. авт.
— Гринписовец! — высказалась я. — Зверолюб! Они же на тебя работают, на твои планы по разрушению мира. Помог бы родственникам, что ли!
— Нетушки, — по-детски обиженно отмахнулся Видар. — Я своего волка не предам. Пусть сами… — и он засопел, отвернувшись от нас с сильфом.
— А если Фенрира на цепь не сажать? — предложил Нудд. — Если мы не дадим богам заточить твоего друга в будку, точно брехливую дворняжку?
В ответ Бог Разочарования смотрит сыну Дану в лицо бешеным взором божества, уязвленного в самое эго.
— Да кто вы такие, чтобы давать или не давать асам готовить себе погибель? — рычит он. — Даже
— Логично! А он что? — интересуюсь я.
— А он дурак! — ярится непочтительный сын. — Дурак, как все верховные асы! Кивает и улыбается, точно я — невесть какой глупец, в болоте с лягушкой зачатый.
— Ты родительницу-то не приплетай! — неожиданно строго заявляет Нудд. — Твоя мать была достойной и доброй женщиной. Всем бы такую мать.
— Ты так думаешь? — вылетает у Видара раньше, чем он успевает обдумать ответ.
— Мы оба так думаем, — усердно киваю я. — Она же твоего брата Тора спасла [67] , разве нет?
— Боги и это умудрились матери в вину поставить, — хмурится Видар. — Фригг говорит, она предала свое племя. А я, по ее мнению, предатель и сын предательницы.
67
В германо-скандинавской мифологии, когда бог огня Локи заманил Тора в ловушку без его пояса силы и волшебного молота, Грид одолжила Тору собственный пояс, железные рукавицы и чудесный посох — прим. авт.
Я молчу. Ну да, Фригг и мне так сказала. А еще сказала что-то про семейные неурядицы среди богов. Кажется, сами боги и накликали на себя большую часть неурядиц. Умнее надо быть, ваши высокородия! И с детьми обращаться по-божески, а не по-свински…
— Думаете, я вас Фенриру скормить хочу? — неожиданно осведомляется Видар. — Ну да, была такая мысль. Только… — он мнется, не зная, что бы нам такого сказать… утешительного.
— Только ты не знаешь, не подавится ли нами твой любимец, — вздыхает Нудд. — Слушай, а может, ну его к черту, этот Утград? Проблема-то, похоже, не в Фенрире?
— Не в Фенрире… — со вздохом соглашается Бог Разочарования, Мщения, Манипуляции и вообще всего скверного в этом и без того неуютном мире.
— А в чем тогда? — занудствует сильф.
— А то ты не знаешь! — вырывается у меня.
— Зато ты знаешь! — подначивает Нудд. — Если знаешь, так вещай, о великая норна!
— Вот-вот. Я норна Верданди. Норна настоящего. Я веду вас к будущему своим путем. Мне дела нет до брехни здешних вельв, я чую свою силу! — Не помню, как я оказалась на ногах. Волосы мои поднимаются огненным облаком и летят в воздушных струях, закручиваясь вихрем вокруг головы. Лава созидания, животворный огонь течет в моих жилах. Отблески его красят изнанку туч, испуганно припавших к земле. — Запираю время в этом краю, запираю на время отсутствия моего. Воздвигаю лунный мост через Утгард, землю Хаоса, простираю его в долину сестер моих норн, ведающих тайны прошлого и будущего!
К ногам моим падает серебряная дорожка.
— Сейчас пойдете и всё исправите, — голосом взбешенного завуча говорю я. — Сию минуту поднимете свои божественные зады и последуете за мной в Долину норн!
— Это не долина норн, — бурчит Видар. — Это МОЯ долина. Ландвиди [68] . Я отдал им свой дом, думал… думал, они предскажут, что все будет хорошо…
— Я тебе предскажу, что все будет хорошо. Я. У норн нет власти ни над прошлым, ни над будущим. А у демиурга — есть. Идем, малыш, — и я протягиваю Видару огромную, словно луна, руку.
68
«Далекая земля» — непроходимый лес, где царили тишина и уединение и где, согласно германо-скандинавской мифологии, располагалось жилище Видара, чертог, украшенный зелеными ветками и свежими цветами — прим. авт.
Мы уже уходим, а Фрель все еще обнимает Синьору. То есть это не Фрель обнимает Синьору, а Легба обнимает Помба Жиру… Его рука, дочерна загоревшая под солнцем пустыни, ставшая жесткой от соли и песка, так бережно, так осторожно прикасается к женской коже светлого золота, что видно же, видно: Легба прощается. Навсегда. Насовсем. Навечно. Для духов это слово имеет конкретный смысл, не то что для людей. Лоа знает меру своих лишений, когда произносит: «Мы не увидимся никогда…»