Мир до и после дня рождения

Шрайвер Лайонел

— Что ты, ни капли! — обиженно ответила она. — Кстати, о каплях, хочешь пива?

— Не понимаю, к чему ты клонишь, но одну бутылку, думаю, выпью.

Проанализировав свое состояние с целью обнаружить последствия злоупотребления алкоголем накануне, Ирина налила себе полбокала белого вина. Она достала пирог, который за день стал только лучше, и отрезала идеально ровный кусок, какой украсил бы и витрину «Вулворта». Ей самой следовало бы воздержаться, так получилось, что весь день она что-то жевала. Однако бессчетное количество кусочков сыра чеддер не смогли утолить ее зверский аппетит, поэтому она решительно отрезала изрядный кусок розоватого шедевра, увенчав шариком ванильного мороженого. Кусок, предназначавшийся

Лоренсу, значительно меньший по размеру, она украсила шариком ледяного шербета, чтобы он не думал, будто она считает его толстым.

— Красный! — воскликнул Лоренс, когда она поставила перед ним тарелку и бутылку эля.

— Это означает «красный», дурачок, — с улыбкой произнесла Ирина. Она любила слушать, как Лоренс произносит русские слова. Может, по той причине, что по натуре он был человеком резким и мягкость и лояльность были его ахиллесовой пятой. У Лоренса не было ровным счетом никаких способностей к русскому языку, и доктор наук смиренно признавал ее превосходство. — «Красивый». Ты хотел сказать «красивый»? Красная площадь, да?

— Конечно красивый. Да. Красивый пирог. — Ирина одобрительно кивнула, оценив, что он помнит слово «пирог». — Или моя красивая жена.

Они не были официально женаты, и каждый раз, когда Лоренс произносил слово «жена» — на русском оно звучало особенно нежно, она таяла от счастья быть кому-то нужной. Лоренс был суеверен в некоторых вопросах, и она относилась к этому с пониманием. Иногда, стараясь слишком крепко сжать что-либо, вы рискуете попросту раздавить предмет.

Тем не менее, когда в фильмах герой, лежа на носилках, восклицает: «Это моя жена!», на глазах у нее выступали слезы. Фраза «Это мой мужчина!» никогда бы не показалась ей сентиментальной.

Отломив кусок пирога, Ирина вздрогнула от ощущения, что в мире все хорошо — в ее мире, который только и имел сейчас значение. Сливочная начинка была идеально сбалансирована между терпким и сладким, представляя восхитительный контраст текстур с хрустящей корочкой. Вечернее шоу начиналось. Гостем в студии была Жермен Грир, умная женщина, немного постаревшая, но по-прежнему привлекавшая классической красотой. Она была известной феминисткой с хорошим чувством юмора, твердо и уверенно заявлявшая о своих взглядах, но не желавшая засесть занозой в каждой заднице. Кроме того, эта пятидесятилетняя писательница излучала внутреннюю мудрость и теплоту. Жермен давала Ирине повод гордиться своим полом и силы с надеждой смотреть в будущее.

Из окна дул ветер той редкой идеальной температуры, заставив Ирину задуматься, а потом и выбросить из головы мысль о том, когда последний раз ей было не слишком жарко и не слишком холодно. Она верна Лоренсу. Он дома. Они счастливы.

Уплетая пирог, она думала, почему счастье — с трудом определяемая в конкретный момент величина. Ощущение полнейшего удовлетворения обязательно должно существовать в настоящем, без всевозможных спутников и показаний влияния планет. Обычно человек начинает ощущать счастье в тот момент, когда оно ускользает. Это величина, распознаваемая лишь в ретроспективе. Неуловимая, получающая точное определение спустя достаточный отрезок времени.

Сейчас она не намерена оставаться мрачной, давая понять, что не ценит возвращение Лоренса, точные комментарии Жермен о фильме «Ночь в стиле буги» и восхитительный пирог с кремом. Она рассудила, что в современном мире так много войн, что наверняка постоянно увеличивается дефицит привлекательных мужчин, пирогов и мест, где можно поймать Би-би-си. Но в каждом саду бывают и сорняки, Ирина не испытывала необходимой ей уверенности. Ее надежда на счастье могла быть в одно мгновение сметена будущим, способным ее уничтожить. События прошлой ночи были самыми интересными в ее жизни на протяжении довольно долгого времени,

и единственным человеком, с которым ей хотелось поговорить об этом, был Лоренс — единственный, с кем она это обсудить не могла. Это казалось ей совершенно неправильным, хотя, вероятно, на самом деле таковым не являлось. Установка никогда не поднимать панику была, пожалуй, единственной их с Лоренсом общей чертой. Ирина сама не любила неожиданные признания — чужие, разумеется, — и тоже любила, когда все хорошо и спокойно. Право заявить с трагическим лицом, подобающим моменту: «Вчера я чуть не поцеловала Рэмси; не поцеловала, но страстно этого хотела. Думаю, нам надо обсудить, почему у меня возникло такое желание», требовало от нее такой подготовительной работы на протяжении прошедших девяти лет, на которую она не была способна. Она не подстелила солому для столь откровенных признаний на ложе их отношений, чтобы теперь не опасаться угодить на голые доски. То, что ей предстояло, тоже начиналось на букву «л» — лгать. То, что они не могут спокойно обсудить произошедшее с ней прошлым вечером, казалось Ирине страшной потерей чего-то важного в отношениях. Она разглядела коварную связь между тем фактом, что это вообще произошло, и тем, что они не могут говорить на эту тему.

— Программа обещает быть интересной, — сказал Лоренс. — Впрочем, тебя это не увлечет.

— Почему? Считаешь меня ханжой?

— Нет, но порно все же не для тебя.

— «Ночь в стиле буги» вовсе не похож на порнофильм. Он будет показан с возрастными ограничениями.

В указании ограничений просматривалась очевидная ошибка, поскольку именно оно и привлекало, побуждая нарушить запрет. Одно дело сказать: «Считаю, вам это не подходит», и совсем другое: «Запрещено!»

— Выходит на следующей неделе. Давай сходим! Знаешь, — Ирина встала и выключила телевизор, — расскажи мне лучше о конференции.

Лоренс пожал плечами:

— Одни банкеты. За исключением возможности посмотреть Сараево, пустая трата времени.

— Это ты говоришь о каждой конференции. Что вы обсуждали?

В глазах Лоренса появилось удивление.

— Все, что касается «формирования нации» и полиции. Если негодяям — или негодяям в прошлом, есть и такие — дать власть и оружие или закрыть глаза на то, что у них до сих пор есть власть и оружие, все это чревато серьезными последствиями. Понимаешь, если демократия навязана извне, а не стала результатом органичных изменений, то, какую конституцию и закон ни вдолби им в голову, стоит только отвернуться, и все станет так, как было. Босния сейчас озадачена вопросом, как НАТО их вытащит. Создавать государственные институты лишь на основе присутствия иностранной силы все равно что накрыть и сервировать стол, а потом думать, как вытащить скатерть, не разбив посуды.

Ирина частенько отключалась, когда Лоренс начинал рассуждать о международных отношениях. Он сказал бы, что «все пары делают это», имея в виду, что в семейной жизни часто приходится терпеливо слушать уже много раз слышанное. На этот раз Ирина слушала внимательно и была вознаграждена. О, ей не было никакого дела до Боснии, в царящей там неразберихе она ничего не понимала. Но Лоренс умел переходить к самому важному, а главным в его работе был, несомненно, он сам.

— Какой яркий оборот.

— Спасибо. — Лоренс смущенно опустил глаза. Ирина могла бы чаще делать комплименты. Ему дороги даже два слова одобрения, а ей они ничего не стоят.

— Там была Бетани?

На лице Лоренса появилось озадаченное выражение, словно он пытался перебрать в памяти всех гостей, хотя по телефону говорил ей, что приглашенных было немного.

— Э… да.

— Во что она была одета?

— Как я мог запомнить?

— Полагаю, вещей было мало.

— Полагаю, она была размалевана, как ты обычно говоришь.