Мир Дому. Трилогия
Шрифт:
Генерал кивнул.
Глава 11. РОМАНТИКА ДАЛЬНИХ КАЗАРМ
– Вперед!.. Вперед, я сказал!.. Калеки, бля!.. На двадцатом километре сдохли! Позорища!.. Инвалиды!.. Огрызки!.. Организмы дохлые!.. Вся группа, как один!.. Не уложитесь – я вас на ночь в сортиры загоню! Руками будете грести! Три минуты отдыху, потом бегом марш! Время пошло!
Серега, с хрипом дыша, опершись на руку, смог все же подняться с четырех костей на одно колено. Рыков что-то продолжал там орать, кроя матом на всю галерею, – подробностей он не слышал. Сознание словно выключилось, закаменев в бешенстве и боли – однако и в таком состоянии тело понимало, что нужно продолжать движение. Рыков, сука ненавистная, мог придумать и похлеще, чем сортиры. Серега прямо сейчас
– У бойцов!.. подразделения!.. специальных операций!.. Которые!.. работают в Джунглях!.. должна быть фантастическая физуха!.. – продолжал меж тем драть глотку сержант, делая короткие паузы, чтоб набрать воздуха. И впрямь луженая она у него, так орать, аж весь багровый… – Фантастическая выдержка!.. Фантастическая дыхалка!.. Фантастическая!.. – он запнулся на мгновение, пытаясь подобрать очередную гиперболу – но не преуспел и обобщил: – Бля, да у вас, сраные инвалиды, все должно быть фантастическое!.. А вы, сука, умерли на двадцатом километре!.. Какое вам ПСО?! Вас в говночерпы определить – и то не справитесь!
Рыков, какой бы лютой ненавистью ни обожали его курсанты, все же был прав – у бойца ПСО все должно быть фантастическое. И не только физуха. И боевая слаженность, и скорость принятия решений, и реакция, и точность выстрела… да все! У машины априори нет такого понятия, как усталость. Поломка, повреждение – есть, а вот усталости ни грамма. У машины нет такого понятия, как промах по цели – промах возможен только из-за погрешности самого ствола или рваного движения самой цели, когда сумел опередить скорость реакции механизма на твое появление и скорость постановки ствола на цель. У машины нет таких понятий, как страх, нерешительность, волнение, сомнения или жалость… Она, машина, – абсолютный убийца. Бездушный исполнительный механизм. И потому чтоб войти в контакт накоротке, и тем более – победить машину, человек должен сам стать машиной. И не просто машиной, а машиной, превосходящей умениями, умом и хитростью. И группа должно стать не просто группой – а самой настоящей обоймой. Когда каждый боец чувствует товарища и понимает буквально шестым чувством. Интуицией, телепатией… да как угодно! Ведь обойма ПСО – это гораздо больше, чем взвод или отделение в ПБО. Нет в подразделении боевого охранения такой штатной единицы – обойма. А в подразделении специальных операций – есть. Не готовят их так, незачем это. А в ПСО – готовят. По-другому в паутине просто не выжить.
– Время! Время, тела! Встали! Встали, я сказал!.. – заорало откуда-то сверху. – Работаем! Пот экономит кровь[119]!
Значит, пора. Серега, сделав, наконец, фантастическое – фантастическое, мать его! – усилие, поднялся. Легкие горели не огнем – напалмом!.. Сердце, казалось, сейчас в грудине дыру пробьет и вырвется наружу в брызгах крови и осколках кости. Горло раскалено воздухом, который туда-сюда с бешеной скоростью ходит… но нужно бежать дальше. Нужно, и все тут. Пошатываясь под грузом рюкзака, он добрел до Гришки, валяющегося пластом меж двумя рельсами и, наклонившись – и едва не упав при этом, – собравшись с силами, дернул его вверх.
– Вставай… Букаш, сука… вставай!.. Щас убью тебя, тварь!.. Вставай, говорю, труп!.. Кадавр дохлый!..
Тело Григория напряглось. Дернулось конвульсивно – кажется, он сблевал под себя – и начало медленно подниматься. Нашел-таки силы. Снова. В который уже раз…
– Всем… подъем!.. – прохрипел Серега, обращаясь к группе. – Бегом марш!..
Поднялись кое-как, хоть и не с первого раза. Кого и по ребрам пнуть пришлось. Побежали. Худо ли, бедно ли – но все же… Серега бежал, уставившись в пол и считая собственные вдохи-выдохи. Воздух с шумом проходил сквозь клапаны маски[120], и шатающиеся из стороны в сторону тела напоминали сейчас толпу полудохлых дартвейдеров. Раз, два, три – вдох; раз, два, три – выдох. Наставник учил стишок про себя твердить, одну и ту же строку по кругу, вгоняя сознание в транс – но у Сереги со счетом лучше получалось. Две-три минуты – и все, словно погружаешься в некое сумеречное состояние. Вроде и воспринимаешь окружающее – но как бы из самого уголка мозга. Три вдоха – это ничего, это еще хватает воздуха организму. Значит, не помер пока. Вот когда перейдешь на два вдоха – тогда уже худо…
– Э! Организмы! Не спать! – заорал с платформы Рыков. – Подтянись там, сзади! Вы че заплетаетесь?! Обосрались и несете?.. Шустрей! Шустрей, я сказал! Да бля!.. Шустрее!!! Сейчас еще полчаса пробежки добавлю! Товарищ командир, у тебя что с бойцами?!
– Да подтянись, сука, кто там отстает! – осатанев, заорал в пространство Серега. Плюс полчаса пробежки – тогда точно умрут. И ночью на толчки. А завтра похер, что не спал, – снова скакать. – Я щас сам лично ноги вырву! На руках поползете!
Оборачиваться не стал – даже для этого коротенького движения требовались немалые силы. Но группа своего командира знает, может и вырвать. Да и Рыков больше не орет. Значит, подтянулись… Серега между вдохом и выдохом, дернул головой вверх, коротко глянул на сержанта – доволен, что ли, тварь ненавистная?.. Сержант был доволен. Сидел с каменной мордой, молчал. И хорошо. И черт с ним. Ну его к дьяволу в преисподнюю. Спокойно добежать десять километров, упасть и сдохнуть. Хотя бы на пять минут… А потом можно и обратно.
Однако спокойно добежать Рыков не дал. Спокойный размеренный бег – это отдых. Сначала было «огонь по левому флангу, упали, уходим из-под огня» – тут, выдыхаясь окончательно, ползли на брюхе. Потом «огонь с тыла, уходим с активным сопротивлением» – это ползли уже на спине: оружие на пузе, рюкзак за собой волочишь, отталкиваясь лопатками от бетона и помогая ногами… И под конец – «командир ранен, выносим». Ну, тут уже Серега волю себе дал, подышал целых две минуты. Зато остальная группа – нет; несли его, шатаясь, как полумертвые. «Вышли из-под огня, бегом марш» – и снова бежать. Здесь Серега, приободрившись, двух самых дохлых на себе нёс-поддерживал, пока снова не умер. И опять, еле волоча ноги, сам по себе побежал, в толпе таких же зомбаков. А сержант-инструктор Рыков сидел на платформе мотовоза, неторопливо постукивающего колесами по стыкам рельс – и, поглядывая на ползущие кое-как организмы, добродушно усмехался…
Лишь теперь, на завершающем этапе обучения, они наконец смогли понять и оценить весь тот огромный объем работы, что из года в год вели Наставники с молодежью. Работы по взращиванию, превращению маленького мальчугана, приходящего в первый класс кадетской школы, в настоящую боевую машину, которой он должен выйти из стен Академии. Отлучение от родителей, из мягкого теплого и безопасного семейного гнездышка; обучение и тренировки, когда шаг за шагом, пласт за пластом наслаивались и наслаивались знания и умения, вбивалось в подкорку и доводились до инстинкта навыки обращения с оружием, вкладывались исчерпывающие знания о противнике – и параллельно же шло воспитание молодого человека в преданности Дому; на последних курсах – завершающий этап, доведение курсанта, фактически готового молодого бойца, до полного соответствия требованиям ПСО. И – жирная точка в подготовке, экзамен, Инициация, пройдя которую боец становился полноправным членом подразделения.
Правда, завершающим этапом подготовки занимались не Наставники, а сержанты-инструкторы, отдельная группа преподавателей. И в этом был глубинный смысл. Наставник, ведя группу года за годом, перестает быть чужим человеком, становится вторым отцом. И когда на последнем этапе нужно макнуть ребят в пекло, с головой опустить в боль, страх и кровь, дать почувствовать войну – редкий отец сможет пойти на это. Тем более тот, кто уже терял в этой жизни своих… Сержант-инструктор же видит перед собой лишь молодняк, из которого нужно вылепить бойцов. Принять под свое крыло очередную горстку курсантов, навострившихся в ПСО, – и вытянуть до соответствующего уровня. Какими угодно способами. И никакие «чуйства» не могут отвлечь его от этой задачи.