Мир Феликса
Шрифт:
— Здорово, наверное…, - вдруг вступил незнакомый голос, — работать в мозговом центре планеты. — Я посмотрел на бармена и сперва решил, что мне показалось: это был его голос. — Быть всегда на острие прогресса. Сидеть в уютном офисе, пить кофе, строить теории, ставить опыты… Просто рай для ученого. — Бармен говорил саркастическим, надменным тоном, по его голосу и по опустевшей бутылке джина я понял, что это алкоголь развязал ему язык.
— Парень, что тебе надо? — Стас заговорил в своей обычной грубоватой манере.
— Что мне надо? — Изумлённо повторил бармен. — Равноправие. — Это слово он бросил Стасу в лицо, словно тряпку. — Я, так же, как и вы, создан для науки. Так почему вы работаете учёными, а я разливаю джин на баре?
— Ну уж извини, каждому повезло по своему. — С готовностью
— Нет, так не пойдет. — Бармен не отступал. — Ни один из нас не должен быть выше других. Я так не задумывал.
— Да? А может быть, ты не все продумал? Тебе следовало быть более предусмотрительным.
Слушая их громкий спор через токсическую завесу алкогольного опьянения, я начинал понимать, что к чему. Намеренно усыпленный мозг снова включался в работу. От резкого возмущения бармен перешёл к недовольному мычанию.
— Нет… Это неправильно. — Даже под громкую музыку я слышал, как он сердито сопел. — Это не справедливо. — Его глаза блуждали в глубочайшем раздумье, будто пытаясь на что-то решиться. — Мы все вышли из одной смеси, и должны иметь равные права. Если входной состав один, почему результаты различны? — Когда он это произносил, я смотрел на полку с бутылками, по-прежнему с трудом соображая, и тут он мигом вывел меня из ступора, схватив за плечо и крикнув мне прямо в лицо: — Почему?!
— Все, хватит! Проваливай! — Стас схватил его за руку и резко оттолкнул, так что он едва не снес полку с напитками. — Иди проспись.
Бармен удалился, продолжая настойчиво коситься на меня, без злобы, но с неожиданным доверием и надеждой, Стас же сердито взялся за бокал.
— Вот придурок. — Недовольно буркнул он и так же недовольно потянул коктейль.
Я же, не говоря ни слова, плавно стек со стула и направился вдоль бара в самый темный угол. Собираясь с мыслями, я пытался уложить в голове только что случившееся открытие: свободных умов здесь больше нет. Меня вела неуправляемая сила мимо барменов и официантов, мимо подвыпивших учёных и весело лопочущих менеджеров. Я посмотрел на официанта, стоявшего над душой у ген. директора, затем на охранника у входа — у них был одинаково недовольный, обиженный вид — им всем приходилось быть частью этого праздника, но при этом довольствоваться ролью прислуги. Я брёл дальше и неожиданно встретил Любу. Мой волочащийся взгляд столкнулся с ее загадочной улыбкой, я не успел понять, смотрела она на меня или куда-то вдаль, но от пугающей мысли о том, что за этой улыбкой скрывался Феликс, мои нервы леденели, а ноги начали заплетаться, как по заклятию. Я больше не смотрел ни на кого и шел непоколебимо к своей цели.
В уборной было тихо и безлюдно, как по накатанной, я прошагал через все помещение и закрылся в кабинке. В тот же миг скверна переполнила мой организм и полилась через край, едва я успел поднять крышку. Я стоял на коленях, словно в раскаянии, опираясь на белое сиденье, и смиренно терпел, пока мое нутро выворачивалось наизнанку. Вместе с токсичной смесью выходил дурман, и мой разум понемногу начинал светлеть. В голове восстанавливались детали произошедшего: взгляд Любы, разговор со Стасом, пылкая речь бармена. Он возмущался и кричал о неравноправии среди копий, он кричал… В самом конце разговора он крикнул что-то прямо мне в лицо. Я не мог вспомнить, что именно, пока не выплеснул истошно очередную порцию кислоты. «Почему?!» — Он спросил меня, почему при одинаковом входном составе получаются разные результаты. Они отличаются…, копии Феликса отличаются. Но я заключил, что все эти люди намеренно играют свои роли. Быть может, речь не о людях…
Я поднял голову к солнцу, которым была для меня бесформенная матовая лампа, встал с колен, осторожно, не спеша, словно раненный, и направился к умывальнику. В сотый раз удивившись чужому лицу в зеркале, я умылся, собрал в охапку свежие мысли, чтобы не растерять, хорошо хлебнул воды из-под крана, и вышел вон. Спускаясь по лестнице, я понял, что по-прежнему пьян, но прохладный осенний воздух должен был меня взбодрить. Вечер выдался действительно свежим, я ощутил его кожей и ребрами, когда холодный ветер проник за пазуху. На окрестных строениях было минимум огней, в этой ветхой промзоне в центре города всегда было темно и безлюдно, а где-то неподалеку находилась та самая заброшенная фабрика, где меня лишили разума. Я разнузданно плелся по тротуару, маниакально заглядывая в зеркальные лужи, в которых виднелось обрывочное отражение Луны.
На пути в «цитадель» я понемногу приходил в себя, моя походка выровнялась, но рассудок по-прежнему оставался слегка затуманенным. Офис стоял без движения в кристально-зеленоватом оттенке на фоне темного неба, почти на всех этажах горел умеренный ночной свет; я смотрел на опустевшее здание и думал о том, как прекрасно в нем будет без Феликса. «Все-таки здорово работать здесь… Жаль, что не сложилось». — Подумал я, удручённо выдохнув.
Пройдя с каменным взглядом мимо охранника, я направился прямиком на девятый этаж. Если я правильно понял загадочное, эмоциональное выступление бармена, путь к разгадке начинался именно там — в клетке с моими подопытными. Лабрадор и доберман встретили меня, радостно виляя хвостами, их даже не напугали шприцы у меня в руке.
— Привет, друзья. — Произнес я несуразно. — Они, конечно же, поняли, что я был под мухой — если задуматься, ум человека и собачье чутье — это очень эффективное сочетание.
После долгого, сосредоточенного прицеливания я все же собрал образцы крови моих друзей. В лаборатории было пусто, как и везде, я засел с кружкой крепкого кофе и стаканом воды у микроскопа. Я много пил и активно дышал, надеясь, что так отравляющие разум вещества скорее выйдут из организма. Недолго думая, я включил второй микроскоп, стоявший неподалеку, чтобы оперативно переключаться между образцами. Зарегистрировав в них экземпляры пси-вируса, я запустил компьютерную реконструкцию молекулярной структуры, после чего, удовлетворенный первым правильным шагом, вышел из лаборатории и встал у открытого окна. За время, пока длилась процедура, я практически окончательно пришел в себя — вода, кофе и свежий воздух эффективно очищали и запускали мозг в работу.
Со свежим разумом, изрядно продрогший, я начал сравнивать две популяции. Сперва я решил, что некорректно собрал модель, затем присмотрелся: все было правильно. Я намеренно критично оценивал каждый шаг своих мыслей, чтобы избежать поспешных выводов. Я смотрел на экраны и не мог понять, где допустил ошибку: геометрическая структура образцов была идентичной, но молекулярный состав различался. Я запустил попарный сравнительный анализ, в каждом узле экземпляры отличались примерно четвертью белкового состава. Если задуматься, это было невозможно: подопытные получили одинаковые популяции вируса, это факт. Почему же тогда они разошлись, находясь в разных средах…, да ещё так однообразно — как будто каждый экземпляр подвергся какому-то однотипному воздействию. Я уперся усталым взглядом в правый монитор, затем в левый, затем снова в правый, я крутил головой подобно сове, но ничего не мог разглядеть. «Подверглись воздействию…, - снова всплыло в голове, — и, вероятно, в одно и то же время…, - я чувствовал, что мысль идёт по верному пути, оставалось сделать всего один решающий шаг, — во время генерации сигналов. Конечно!» Да, это был тот самый, единственный, все объясняющий вариант. В момент, когда вирус, проникнув в нейроны, генерирует набор сигналов, он не только отдает, но и принимает: он мутирует точно так же, как при снимке сознания — изменяется в соответствии с текущими сигналами мозга. Таким образом, формируя новое сознание, вирус сохраняет в себе копию старого.
Эврика… Да, очевидно, я нашел его, тот ключ, что так тщательно скрывал Феликс, из-за которого он решил от меня избавиться. Вероятно, он открыл этот эффект уже после того, как проник в головы Артура и других учёных, именно поэтому о нем не было ничего в моей памяти. Как и всякий раз в момент озарения, я испытал резкий прилив эндорфина, зарядивший меня, как минимум, на целую ночь. Ликуя, я выбежал из лаборатории за очередной чашкой кофе, от нетерпения у меня дрожали коленки и вздымались волосы на затылке. Итак, в моих руках появилась самая важная нить, но чтобы пройти по ней до конца, нужно было снова совершить переворот в науке, а именно, создать вирус, который вступит во взаимодействие с отработанным пси-вирусом внутри организма и заставит его сработать повторно.