Мир Гаора
Шрифт:
– Понял, - кивнул Гаор.
– Но разве это выгодно? Владельцу?
– Значит, выгодно, если покупают таких рабов, - ответил Седой.
– Всё зависит от использования.
Седой легко встал, прекращая разговор. По коридору приближался голос надзирателя и скрип колёсиков. Гаор даже удивился, как незаметно прошло время. На гауптвахте и в карцере тянулось, а здесь...
– Первые сутки ты пережил, - сказал Седой.
– Врача ты пройдёшь, это тебе не в новинку. Ещё сортировка и торги в первый раз тяжело. Но выдержать можно.
– Выдержу, - ответил, как давая обещание, Гаор.
– Встать!
– рявкнул Слон.
– Становись по четыре! Двадцать восемь, господин надзиратель.
– Так никого
– Чего так, Старший? Пошёл.
– Так не за что, господин надзиратель, - ответил Слон, принимая паёк.
Надзиратель рассмеялся. Да и сами рабы негромко фыркнули: таким нарочито простодушным был тон Слона.
Получив свой паёк, Гаор уже спокойно и уверенно сел на нары и ел сидя. Попыток отобрать еду у другого он за эти сутки ни разу не видел и понимал, что это порядки, заведённые Слоном и, видимо, Седым. Но был бы другой Старший... его опыта гауптвахты и училищной столовой было достаточно для понимания других вариантов. Пришлось бы драться, а он только сегодня почувствовал, что отходит от первичной обработки, и прежней своей силы ещё не набрал.
Как и вчера прошла поверка, раздали одеяла и погасили свет в камерах. Наступила тишина. И вдруг - Гаор даже вздрогнул от неожиданности - в соседней камере запели. Высокий мальчишеский голос растянуто выговаривал, выпевал слова, и низкие мужские голоса согласно вторили ему, поддерживая песню. Песню подхватили на верхних нарах, вступил Зима, загудел низкий голос Слона. Гаор с изумлением слушал сложное многоголосие, такое сложное, что простые незамысловатые слова, бесконечно повторяющиеся в новом порядке, с капризно меняющимися ударениями, становились похожими на заклинание. Пели лёжа, свободно, вроде каждый по-своему, но стихийный хор был слажен... куда там училищному. А в их училище был хороший хор, и спевками их мучили, и занятия специальные... Гаор понимал, что ничего этого здесь не было и быть не могло, откуда это? Он посмотрел на Седого. Седой пел со всеми, и его глаза, казавшиеся в камерном сумраке тёмными провалами, влажно блестели. "...Мы пойдём с конём по полю вдвоём... мы пойдём с конём по полю вдвоём..." Куда и зачем идут человек и конь, что это за поле, рождающее зарю... Да не всё ли равно? Гаор почувствовал, что не может молчать. Петь лёжа он не мог и, слегка откинув одеяло, сел, прислонившись спиной и затылком к стене, и вступил в песню.
Он пел, не слыша своего голоса, потерявшегося в общем многоголосье, не зная ни мелодии, ни слов. Но, не портя - он чувствовал это - песню.
Когда песня закончилась, на камеры обрушилась звенящая, полная ожидания тишина.
– А вот иду и вижу бабу!
– визгливо заорали в дальней камере.
Но там петь согласно не умели, остальные камеры не поддержали похабщину, и донёсся голос надзирателя.
– Заткнулись, подонки!
– и после недолгой тишины, когда не слышалось, а чувствовалось дыхание множества людей.
– Ещё одну и шабаш.
Гаор вспомнил сказанное ему сегодня Чеграшом и, улыбнувшись, приготовился.
На этот раз песню начали в их камере. Такую же протяжную, медленно набирающую силу, вбирающую в себя голоса, как река вбирает ручьи. Было много незнакомых непонятных слов, будто пели на другом языке, и даже знакомые слова звучали странно из-за изменённых ударений. И Гаор пел без слов, ведя мелодию голосом.
Песня закончилась, хотя по ощущению Гаора, там было ещё много куплетов, но то ли устали, то ли ещё что.
– И чтоб ни звука, - крикнул надзиратель.
– Мало никому не будет.
– Шабаш, - вздохнул Зима.
Гаор соскользнул под одеяло, осторожно повернулся набок, сооружая кокон.
– А ты хорошо ведёшь, - тихо сказал Седой.
– Учился?
– В училище хор обязателен, - ответил Гаор, закрывая глаза.
Но так здорово не получалось - закончил он про себя. Может потому, что по приказу. Или песни не те. Почему-то там, а петь он любил, с удовольствием запевал, и в хоре и на марше, под песню хорошо ритм на марше держать, так хорошо, как сегодня, ему не было, никогда. Почему?
– Рыжий, а тама что за песни?
– спросил Зима.
Совсем тихо, но Слон услышал и рявкнул шёпотом.
– Цыц! А то сам встану!
Гаор улыбнулся и расслабил, распустил мышцы. Почему-то он совсем успокоился, будто и в самом деле теперь всё будет хорошо.
14.03. - 29.03.2002;30.04.2010
СОН ВТОРОЙ
тогда же и там же
Дни катились один за другим, похожие и в то же время разные. Каждый день приносил что-то новое, иногда смешное, но чаще страшное. Гаор старался не бояться, хотя получалось это не всегда. И потом... бойся, не бойся, никуда ты не денешься. Как на фронте. Дальше фронта не пошлют, меньше пули не дадут. А здесь... как это же перекрутить применительно к его нынешней жизни? Что-то не получалось. И ничего лучше услышанного от Бурнаша: "Жизнь тошна, а милее смерти", - в голову не приходило. Хотя тошноты хватало. Но не настолько, чтоб смерти захотелось.
Сразу после завтрака заговорили о прогулке. Обещать обещали, да обещанного сколько ждут? Гаору рассказали, что на прогулку выпускают во двор, мощёный, правда, так что земли не чувствуешь, но зато крыши нет, пусть через решётку, а небо. И по две камеры зараз выпускают, так что и поговорить можно, и...
Что и, он не узнал. Потому что пришёл надзиратель. Как обычно, все сразу притихли, ожидая распоряжений. Гаор стоял у стены с Чалым и Чеграшом, как раз слушал про прогулки, и обернулся к решётке. Надзиратель - не вчерашний, и не тот, что в первый его день, третий уже - указал на него дубинкой. С внезапно оборвавшимся сердцем он подошёл к решётке. Надзиратель откатил перед ним дверь.
– Выходи.
Чувствуя на спине и затылке множество взглядов, Гаор перешагнул порог. Да, решение необратимо, но вдруг...
– Руки за спину, вперёд.
Его провели по коридору мимо камер, теперь он зачем-то сосчитал их. Три. Вывели через тамбур на лестницу, и повели вверх. Четыре пролёта, а спускали по двум, поворот налево, короткий коридор мимо полуоткрытых дверей, откуда пахло знакомой казарменной смесью запахов гуталина, ружейного масла и сигаретного дыма. Сразу страшно захотелось курить. Курево в паёк не входило, занятые на работах, как ему объяснили, ещё могли перехватить, а камерным неоткуда взять. Были это комнаты охраны или надзирателей, он не успел разобрать. Новый тамбур. Там его номер сверили со списком, передали другому надзирателю и новая лестница. Шесть пролётов. Тамбур. И белый, заполненный больничными запахами коридор. Всё правильно, решение необратимо, а про врачей ему Седой говорил. Так что, подбери раскатанные губы и не мечтай, и не надейся.
Надзиратель остановил его у одной из дверей.
– Стой. Лицом к стене.
Он привычно выполнил приказ.
Надзиратель стукнул в дверь, и её тут же открыли.
– Ещё что ли?
– Да, новообращённый.
– Откуда их столько?! Заводи.
Его ткнули дубинкой в плечо.
– Пошёл.
Он перешагнул порог, оказавшись в маленькой ослепительно белой комнате без окон, и тут же получил хлёсткую пощечину. Удар был абсолютно незаслуженным, и Гаор не так возмущённо, как удивлённо уставился на кряжистого желтолицего мужчину в глухом белом халате санитара поверх мундира с зелеными петлицами. Его удивление и то, что он оставил руки за спиной, как он потом понял, и спасло его от дальнейших побоев. Санитар удовлетворённо хмыкнул и, задав явно риторический вопрос, всё ли понятно, указал ему место у стены.