Мир Гаора
Шрифт:
Гаор лежал ничком на полу, вытянувшись во весь рост и уткнувшись лбом в холодный, скользкий кафель. Он в очередной раз попросил снять наручники, за которые был пристёгнут к скобе у самого пола, так что ни встать, ни повернуться, и получил очередной отказ:
– Неа, паря, ты опять махаться начнёшь.
И насилие возобновилось.
Ладонь Младшего погладила его по спине.
– Ты расслабься, он выйдет сейчас, я тебе стержень вставлю, поспишь.
Гаор прохрипел в ответ невнятное ругательство.
– Младший, третий
– Ему поспать надо, - попробовал возразить Младший.
И тут же, судя по звуку, получил хлёсткую пощечину.
– Порассуждай мне! Делай как велено.
Счёт времени Гаор потерял почти сразу. Его насиловали, как и было сказано, практически без перерыва. Сопротивляться после пыток током, с прикованными к стене руками он не мог. А их было двадцать человек, и они менялись. Гладя, лапая, насилуя, доводя его умелыми до омерзения ласками до насилия уже над кем-то еще, ловко подложенным под него... Глаз он не открывал, и не желая видеть залитый его кровью кафель, и потому, что глаза после тока болели и слезились. Своих мучителей он различал по голосам.
– Расслабься, - повторил Младший, гладя его по спине и ягодицам, - себе же хуже делаешь.
Гаор молчал, из последних сил напрягая мышцы. По-другому сопротивляться он не мог. Тогда, в первые доли, когда его втащили в пресс-камеру, он услышал над собой:
– Всё, лохмач, щас мы тебя оприходуем.
Попробовал рвануться, и... очнулся уже прикованным к стене с разрывающей внутренности болью. Оказывается, один из "прессов", потом он узнал, что того зовут Шестым - почему-то у большинства вместо имён были простые номера - дал ему глотнуть воды, а после тока пить нельзя. Тогда он задохнулся собственным криком, потом его долго и болезненно выворачивало наизнанку, и Младший гладил его по голове и убирал из-под него рвоту и нечистоты, чтобы ему не разъело болячками кожу. Младший так и ухаживал за ним, большинство заставляли его кричать, только если к камере подходил надзиратель, и шептали ему прямо в ухо, навалившись и придавливая к полу:
– Кричи, надзиратель рядом. Ну же, кричи, не подставляй нас, Лохмач.
А Шестой и ещё тот, которого другие называли Резаным, насиловали не по приказу, а в своё удовольствие, и будто им было мало того, что с ним делают, не упускали случая ущипнуть за мошонку, крутануть ему член, потыкать чем-то металлическим в ожоги от электродов. Будто... будто имели к нему что-то личное, или... Боль путала мысли, он терял сознание, иногда ему давали полежать в забытье, но чаще приводили в чувство болью или нашатырём.
Боль от вставленного стержня была настолько острой, что он вскрикнул. И услышал, как совсем недалеко удовлетворённо хохотнул чей-то сытый басок. Надзиратель?
– Старший, - приказал тот же голос.
– Да, господин надзиратель.
– Двоих в надзирательскую наряди, - и снова
– Да, господин надзиратель, двоих в надзирательскую, - спокойно ответил Старший и гаркнул.
– Резаный, Гладкий, живо марш!
Мимо Гаора прошлёпали быстрые шаги, дважды лязгнула дверная решётка. Младший повернул его набок, погладил по животу и лобку.
– Не надо, - прохрипел Гаор.
– Уйди.
– Велено, - вздохнул Младший.
– Ты лежи себе, я сам всё сделаю.
– Давай, - подошёл к ним Семнадцатый, - я ему ноги подержу, а то опять брыкнёт. Лежи тихо, Лохмач, а то рот заткнём.
– А как он кричать тогда будет?
– ядовито спросил Старший.
– Надзирателя нет, - возразил Седьмой.
– А он всё равно только хрипит.
Гаор попытался дёрнуться, отбиться, зная, что это безнадёжно, что их много, и ему всё равно заткнут рот чьим-то членом, или поцелуем, или, пропустив пальцы под ошейник, заставят задохнуться. Но... Нет, всё равно... Нет, он не сдастся... Губы Седьмого плотно прижались к его губам, и, задыхаясь, теряя сознание, Гаор упрямо продолжал дёргаться, пытаясь отбиться, вывернуться из чужих обхвативших его рук. Последнее, что он услышал, это смех Старшего и азартный спор остальных: на каком счёте Младший добьётся струи...
...Сознание возвращалось медленно. Боль была далёкой и привычной. В камере тихо. И он лежит на спине. Это было настолько неожиданно, что Гаор рискнул приоткрыть глаза.
Далеко над головой белый потолок, белый шар лампы.
– Очнулся?
– спросил рядом негромкий голос.
Гаор узнал голос Новенького и осторожно повернул голову. Высокий черноглазый и черноволосый голый парень смотрел на него вполне доброжелательно.
– Отвяжи, - прохрипел Гаор.
Новенький покачал головой.
– Нельзя, велено тебя так держать.
Новенький подошёл и сел рядом, положил руку ему на член. Гаор дёрнулся, пытаясь отодвинуться.
– Лежи, - тихо сказал Новенький.
– Это для надзирателя, пусть думает, что лапаю. Узнал меня, Рыжий?
Гаор медленно покачал головой. Новенький улыбнулся.
– Я тебя на летнем празднике видел, у Ардинайлов, ты их шофёр. А я у Акхарайна шофёром был, их "гнездо" рядом. Ну, вспомнил?
Летний праздник... стол для рабов возле гаражей... трое парней в шёлковых рубашках, сидят на дальнем конце стола... шофёры-подстилки... Гаор неуверенно кивнул.
– Ну вот, надоел я своему. Да и щетина полезла, двадцатый год уже, - Новенький говорил весело, по-дружески.
– Да и ещё кое-что. Вот он меня и сюда. А никого нет, так все на работе сейчас. На допросах. Понимаешь, Рыжий, когда кто говорить не хочет, а здоровье слабое, то берут их детей, жён, сестёр, младших братьев, ну, кто есть из семьи, и дают нам для насилия. Это мало кто выдерживает, сразу колоться начинают. А нам это не в тягость. А может, и в удовольствие.