Мир, которого хотели и который ненавидели
Шрифт:
Это как раз было то время, когда из Петрограда в Брест-Литовск на имя русской делегации, Троцкого «шла» телеграмма за подписью Ленина и Сталина: «Наша точка зрения Вам известна; она только укрепилась за последнее время и особенно после письма Иоффе. Повторяем еще раз, что от Киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его. Информируйте нас почаще»832. Упоминание о Иоффе касалось письма последнего, в котором говорилось, что «в Германии нет и начала революции»833. Дата и время на телеграмме (28 января, 6 часов 30 минут вечера) и последняя фраза в ней были написаны Сталиным834.
Итак, на вопрос Кюльмана, что думает председатель русской делегации относительно результатов работы подкомиссии по территориальным вопросам, слово взял Троцкий. Был седьмой час вечера. Пришло время решений, начал Троцкий, «народы ждут с нетерпением
И Троцкий передал представителям другой стороны следующее письменное заявление: «Именем Совета Народных Комиссаров, Правительство Российской Федеративной Республики настоящим доводит до сведения Правительств и народов, воюющих с нами, Союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия, со своей стороны, объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным. Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту»838.
Этот документ подписали: Л. Троцкий, А. Иоффе, М. Покровский, А. Биценко, В. Карелин839. Первые трое — большевики, двое других — левые эсеры.
Выступление Троцкого, зачитанное им от имени СНК заявление, которое было подписано всеми ведущими членами нашей делегации, включая ее председателя, произвело, конечно, впечатление на германскую и австровенгерскую сторону. И не только впечатление, но и вызвало удивление, если судить по дальнейшему ходу этого заседания политической комиссии. Указав на важность сделанного Троцким заявления, Кюльман сказал, что они сейчас не могут высказаться по его существу, которое следовало бы совместно обсудить. Но перед этим, как подчеркнул Кюльман, он хотел бы задать несколько вопросов председателю русской делегации. Кюльман начал с того, что обрисовал положение сторон на данный момент в целом: между ними существует перемирие, и если не будет заключен мир, то оно теряет свою силу, то есть по истечении оговоренного в соглашении о перемирии срока возобновляются военные действия. В связи с этим, сказал Кюльман, возникают такие вопросы, как, например, намерена ли русская делегация заявить о прекращении войны между нами или где проходит внешняя граница России. Ответы на них необходимы в качестве условий возобновления консульских, экономических и правовых отношений, говорил Кюльман, и вообще, согласны ли вы возобновить торговые и правовые отношения в тех пределах, которые соответствуют прекращению состояния войны и наступлению состояния мира Иными словами, Кюльман хотел прояснить существо того абсурдного, если так можно сказать, положения, которое создавалось между нашими государствами после зачитанного Троцким заявления. Таким образом, и здесь существовала возможность для продолжения переговоров. Однако Троцкий «гнул» свою линию. Мы всё сказали в заявлении, подчеркивал он, а что касается юридической формулы, которая могла бы характеризовать состояние между нами, то ввиду глубоких расхождений ее невозможно подыскать для наших взаимоотношений. Троцкий снова шел напролом, отказываясь от поисков каких-то шансов на сближение в позициях сторон, отвергая продолжение переговоров, априори исходя из того, что час принятия решения настал, хотя, думается, и в тот момент резерв времени исчерпан еще не был. С чисто агитационной и пропагандистской точек зрения он отнесся и к возможности в создававшейся обстановке нападения германского империализма на Советскую республику, заявляя, что никто не поверит, будто «продолжение военных действий со стороны Германии и Австро-Венгрии явится при данных условиях защитой отечества» *.
И снова не закрывается возможность продолжить переговоры. Кюльман говорит, что для принятия определенного решения делегациям Четверного союза необходимо посоветоваться, и в связи с этим вносит предложение созвать на следующий день пленарное заседание, то есть встретиться при участии всех делегаций государств австро-германского блока, дабы они могли высказаться относительно создавшегося положения 840.
И опять Троцкий отказывается от предоставляемой ему возможности «потянуть» переговоры. «Что касается нас,— заявил он в ответ на предложение Кюльмана собрать на следующий день пленарное заседание,— то мы исчерпали все те полномочия, какие мы имеем и какие до сих пор могли получить из Петрограда. Мы считаем необходимым вернуться в Петроград, где мы и обсудим совместно с Правительством Российской Федеративной Республики все сделанные нам Союзническими делегациями сообщения и дадим на них соответствующий ответ»841. Здесь, как представляется, Троцкий несколько смягчает свою позицию открытого отказа от продолжения переговоров, переносит решение этого вопроса как бы в Петроград. Однако есть маленькое, но принципиальное «но». Зачитанное Троцким заявление от имени СНК, подписанное председателем и ведущими членами нашей делегации. Хода назад от этого официального документа уже не было.
А Кюльман по-прежнему выясняет «детали», интересуясь, каким образом стороны могли бы теперь «снестись друг с другом»842. И Троцкий поясняет, что технических трудностей здесь не будет, так как в Петрограде находится делегация стран Четверного союза, ведущая переговоры по вопросу о положении пленных — военных и гражданских, и она имеет канал связи со своими правительствами. Приняв сказанное нами к сведению, Кюльман заявил, что они оставляют за собой право на дальнейшие решения с последующей информацией нас об этом, и в 18 часов 50 минут закрыл заседание, которое прекращало работу брест-литовской мирной конференции.
Советская власть существовала уже 95 дней.
Глава СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ VI ШЕЛ 129-й ДЕНЬ
Почему Троцкий нарушил договоренность с Лениным на заключительном этапе работы мирной конференции в Брест-Литовске относительно затягивания мирных переговоров? Вряд ли можно ответить на это однозначно. Но одно, как представляется, не подлежит сомнению, что этот его шаг не в последнюю очередь, если не сказать — напрямую, связан с личностью самого Троцкого как человека и как крупнейшего политического деятеля того времени. В те дни, недели и месяцы он был второй фигурой по своему политическому весу и авторитету в партии и в массах, его имя не сходило со страниц газет, стояло всегда рядом с именем Ленина, а по ряду вопросов, например международным, было часто и первым. Словом, имя Троцкого тогда не отделялось от имени Ленина. А широкий кругозор Троцкого, большие ораторские данные, помноженные на стремление быть в центре событий и огромное честолюбие, которое практически никто и не сдерживал в нем, делали очень часто «свое дело».
Вероятно также, что при оценке поступков политических лиц начального периода нашей, советской истории следует учитывать и обстановку, в которой они действовали. О чем здесь идет речь? Тогда крупные политические личности, руководствуясь принимаемым коллективно стратегическим решением по тому или иному вопросу, тактику проведения в жизнь этого решения брали на себя, не боясь ответственности. Никто не имел привычки «смотреть» снизу вверх, равно как и дожидаться «оттуда» указаний. И если приложить все это к отсутствию общей точки зрения в партии и в государстве по вопросу о заключении мира на предъявленных Германией условиях, то, видимо, это тоже в значительной мере «влияло» на поведение Троцкого, позиция которого к тому же пока еще разделялась большинством партийцев, а его сверхреволюционность импонировала настроениям масс, поднимавшихся к новой жизни на лозунгах и призывах. Троцкий это не только хорошо знал, но и великолепно чувствовал. И он, надо полагать, будучи второй фигурой в стране, взял на себя ответственность за сделанный шаг, который к тому же разделялся и всеми другими ведущими членами нашей делегации.
Поэтому, думается, нет надобности искать в этом шаге предательства революции и социализма. Наоборот, именно революция и социализм, их идеалы не позволяли пойти на принятие германских грабительских условий мира. Даже Ленин, говоря о необходимости пойти на заключение аннексионистского мира, обнародовал эту линию первоначально только среди узкого круга партийного руководства, а не перед всей партией, страной, народом, понимая, что не будет понят ими. И Ленин пока молчал, находясь в явном меньшинстве и связанный решением ЦК РСДРП (б).
Так что шаг Троцкого предпринимался им, вероятно, в убеждении, что это единственный выход в условиях, когда «час решения настал», а вот настал ли он, здесь Троцкий, как кажется, действовал, исходя из своего субъективного мнения, помноженного на свой высокий авторитет и предоставленные ему полномочия и власть. Во всяком случае, его действия не вызывали сомнений у коллег Троцкого по делегации. А сам он на VII съезде партии при обсуждении вопроса о заключении мира с Германией скажет: «Если бы меня заставили повторить переговоры с немцами, я 10 февраля (28 января.— И. К.) повторил бы то же, что я сделал» '.