Мир наизнанку (сборник)
Шрифт:
– Елизавета Николаевна!
Она обернулась. Человек с острыми глазами, похожий на следователя в штатском, как их изображают в кино, – этот самый человек поднялся со скамеечки у края газона.
– Елизавета Николаевна, можно вас на пару слов?
Она открыла рот, чтобы ответить, может быть, отрицательно и резко – но в эту минуту ее захватили сзади, зажали рот, чем-то брызнули в лицо, и она отключилась.
Когда ее втолкнули в подвал, она соображала еще очень плохо, и ноги подкашивались через шаг. Ее вели или тащили
На полу, в кольце света под яркой лампой, сидел Горохов: оба глаза в кровоподтеках, губы в крови, глаза мутные; руки его были скованы за спиной милицейскими наручниками.
– Денис! – Лиза только теперь испугалась.
– Попали, – только и сказал Горохов. И отвернулся, будто не желая смотреть ей в глаза.
Лизу отпустили. Она пристроилась рядом с Гороховым, вытащила платок из сумки и попыталась промокнуть его все еще кровоточащее, надорванное ухо. Он мотнул головой:
– Не надо.
– Денис…
– Что сказали карты?
– Не знаю. Я не успела. Я не поняла.
Горохов зарычал сквозь сомкнутые зубы.
Лиза потрясла головой. К ней возвращалась способность смотреть без головокружения и соображать без длинных пауз; вокруг в полутьме происходило что-то, собирались люди, их туфли то уверенно, то опасливо ступали по бетонному полу: мужские летние туфли, пыльные кроссовки, пляжные сандалии, женские мокасины и даже туфли-лодочки на шпильках. Прокатился, поскрипывая колесиками, сервировочный столик. Щелкнула зажигалка, загорелась одна свеча, другая, и скоро на полу вокруг Лизы и Горохова вырос целый лес горящих свечек. Противный звук мелка по бетону заставил ее поежиться: несколько рук взялись выписывать на полу знаки, круги и треугольники, и Лиза с Гороховым оказались в кольце меловой вязи.
Признаки оккультного ритуала становились все более явными. В полумраке обозначились лица, покрытые прозрачные силиконовыми масками и оттого казавшиеся намазанными толстым слоем жира.
– Что это вы делаете? – спросила Лиза громко.
Ей никто не ответил. Один мелок с хрустом сломался, его осколок отлетел Лизе чуть ли не под ноги – белый и острый, словно косточка. В ту же секунду лампочки погасли. Подвал освещался теперь только огоньками свечей; лица, подсвеченные снизу, утратили последний намек на обаяние.
– Фагоциты, – сказал голос, усиленный микрофоном из-под караоке. – Вы знаете, как страдает в последнее время информационное пространство, как чудовищно засоряют его, искривляют и загаживают выхлопы нашего нездорового общества. Среди людей нечувствительно приживаются герои сериалов, пошлые и примитивные создания, пародии на людей! Среди людей живут также тени и вещи, не говоря уже о проклятиях, которых нам еще не доводилось захватывать, но обязательно доведется! И Хозяин терпит это, то ли бросив людей на произвол судьбы, то ли целиком положившись на нас, фагоциты. И мы оправдаем его ожидания.
Голос замолк. Под сводами подвала сделалось тихо. Еле слышно журчало нутро толстых труб.
– Перед вами две нечеловеческие твари, фантом и перемещенная личность, – с усталой брезгливостью в голосе сказал невидимый оратор. – Сегодня мы очистим от них информационное пространство. Готовность – шестьдесят секунд.
И снова сделалось тихо. Силиконовые маски подступили ближе и плотнее обступили Горохова и Лизу.
– Погодите! – сказала она громко. – Вы ошиблись. Вы поймали не тех! Это ошибка!
По-видимому, все жертвы до нее начинали оправдание именно этими словами. И жертвы после нее, конечно же, не придумают ничего нового; маски подступили еще на один шаг. Лизины слова их не взволновали.
– Никто не имеет права чистить от нас пространство! Мы такие же существа, как вы! Мы… может, мы как раз стараемся стать людьми!
Никакого эффекта. Толпа сходилась в молчании, и непонятно было, что именно собираются предпринять фагоциты. Раздавить пленников массой, задушить, как в переполненном автобусе?
Горохов поднял голову, поднял дыбом волосы на макушке и оскалился, как загнанный в ловушку кот. Лиза всматривалась в маски, силясь различить под ними лица; она пыталась понять, кто из фагоцитов явился в подвал в кроссовках, кто в сандалиях, кто в туфлях на шпильках. Обувь, которую она случайно видела получасом раньше, показалась в этот момент ключом к спасению, кодом, пуповиной, соединяющей бредовое видение с бытом, с повседневностью, с жизнью.
Маски начали слипаться. Монолитная толпа сделалась плотной агрессивной средой, будто серная кислота, загустевшая до плотности жевательной резинки. Лиза поняла, что происходит и что произойдет через минуту; как сливаются шарики ртути, как спекаются расплавленные стружки, так окружавшая их толпа слиплась в единое целое, заключая Лизу и Горохова в пищевую вакуоль и готовясь приступить к трапезе.
Она пошатнулась, собираясь свалиться на Горохова, и наступила на осколок мела. Острый край проткнул тонкую подошву туфли, как ни одна горошина не пробивала дюжины матрацев. Лиза вскрикнула.
В детстве да и в юности у нее бывали моменты, когда казалось, что все вокруг чужое. Имя ее, повторенное сто раз, непривычно и странно звучало, а знакомые предметы выглядели по-другому. Тогда единственным спасением был повседневный, рутинный, ежедневный быт: повторяющиеся маршруты, распорядок, расписание.
Она боялась затянувшихся выходных. Внезапно изменившихся планов. Праздников. Отпусков. Переездов.
Но она была экскурсоводом и не боялась толпы. Она знала, что противопоставить безразличию, насмешке или даже агрессии: громкую выверенную речь.
– В скульптуре воспроизводится реальный мир! – выкрикнула она в лицо подступающим маскам. – Но основным объектом изображения является человек, через внешний облик которого передается его внутренний мир, характер, психологическое состояние! А также человеческое тело!