Мир пауков. Башня и Дельта
Шрифт:
— Как ты думаешь, когда ему настолько полегчает, что сможет отправиться с нами в обратную дорогу?
— Самое раннее — неделя, никак не меньше.
— Придется сооружать носилки и нести, — рассудил Доггинз. — Ждать все это время мы не можем.
Симеон опорожнил в шумящий котелок полную чашку овощей и кореньев.
— А что нас гонит?
Доггинз качнул головой. Не высказывая, правда, мысль вслух, он открыто сознавал, что поход не удался.
— Мы не можем себе позволить так долго отсутствовать. Раскоряки не дремлют, могут замыслить все что угодно.
Найл поймал себя на том, что поклевывает носом. Тепло костра размаривало, да и не спал толком вот уже двое суток. И даже
Затем сознание Найла как будто потянулось к остальным, и тут засквозило неуютством, словно холодный ветер выдул все тепло. Спустя мгновение удалось установить, что дискомфорт исходит из двух источников. Первый — это Манефон, тихонько слушающий беседу у костра. Он отличал свет от тьмы, но совершенно ничего не видел, и его обуревало подобное стону отчаяние. Мысль, что теперь до конца дней он обречен на слепоту, лишала его всякой смелости.
Другой источник — спящий Милон. Найлу неожиданно открылась причина его недуга. Жизнь в нем угасала не от яда, а от некоего живого грибка в кровеносной системе. Грибок — по сути своей паразит — был частью сока иудиного дерева. Стоило Милону поднакопить в теле энергию за счет пищи и сна, как грибок опять сводил все на нет. И Милон был здесь бессилен, так как сама его энергия циркулировала на более высоком уровне, чем у грибка, и, следовательно, исключалась возможность прямого ответного удара.
Найлу выход виделся вполне определенный. Единственное, что Милону требуется, это настроиться на вибрацию растения–властителя и ударить по паразиту напрямую, на его же частоте. Но Милону с этим, конечно же, не справиться. Он не сознает силы своего ума и уж тем более им не управляет.
Но, по крайней мере, объятый изнеможденным сном ум у него сейчас пассивен. Найл дал своей собственной жизненной энергии смешаться с энергией Милона, дождавшись, пока обе придут в резонанс. Это первое; дальше он успокоил расшатанные нервы и надломленную волю спящего, пока тот полностью не расслабился. Сложность заключалась в том, что Милон немногим отличался от ребенка. Свою жизнь он провел в уютном, ухоженном городе жуков, не испытывая нужды прибегать к своим глубинным источникам; теперь же он чувствовал себя разбитым и беспомощным. Вместе с тем нет худа без добра: на его ребячий ум влиять было удивительно легко. По мере того как дыхание Милона сделалось тихим и размеренным, его существо расслабилось и постепенно достигло того же вибрационного уровня, что у растения–властителя. Сила извне начала тихонько просачиваться в кровяное русло, пробуждая к действию его собственную жизненную энергию. Вот теперь было ясно, спящего можно спокойно оставить: исход предрешен. Кто–то потряс за плечо. Открыл глаза — Симеон.
— Еда готова.
Найл зевнул и, приподнявшись, занял сидячее положение.
Симеон протянул ему чашку с горячим варевом и толстый ломоть хлеба. Костер превратился в массу ярко тлеющих углей. Кто–то успел подбросить несколько свежих поленьев, сейчас займутся огнем.
— Я долго спал?
— Часа два–три.
— А мне поесть? — послышался голос из затенения. Симеон удивленно обернулся.
— Ты проснулся, Милон? Еды вволю. Тебе как — побольше?
— Я голодный, как зверь, — голос у Милона был внятным и твердым. Доггинз с Симеоном
— Ты лежи, я поднесу.
— Да чего лежать, належался уже.
Неожиданно для всех Милон появился к костру. Туника вся в складках, измятая, на голове чертополох, однако румянец возвратился на щеки. Милон неожиданно расхохотался.
— Это что еще за чучело? — он указал на шкуру животного.
— Вот его ты сейчас и попробуешь. Вид, может, и неказистый, но вкус неплохой.
Милон поднял чашку и, вытянув пальцами ножку, вгрызся в нее зубами.
— М–м–м, вкус отменный. Лучше крольчатины. Действительно, мясо странного создания напоминало орех и было нежное, как у ягненка.
— Ты как, мог бы отправиться завтра? — спросил Доггинз, будто невзначай.
Милон, жуя, размашисто кивнул.
— Было бы здорово. Мне здесь уже до смерти надоело.
— Отлично. Утром выходим.
Пока Милон ел, Симеон с Доггинзом пристально его разглядывали, не веря своим глазам. Какое преображение! Милон, не сознавая, что сейчас буквально вернулся с того света, ел с самозабвением оголодавшего ребенка.
Найл справился со своей порцией, допив до дна, завернулся в одеяло и лег. Не прошло и минуты, как он канул в глубокий сон без сновидений.
Когда открыл глаза, луна еще не сошла, но небо залилось предрассветной синевой. Остальные собирали уже мешки и скатывали одеяла; Найлу, очевидно, хотели дать поспать еще.
Рассевшись вокруг небольшого костерка, разговелись сухарями и фруктами. Когда высветило, начали подавать голоса птицы, и макушки деревьев зашелестели в предрассветном ветре. У Симеона и Доггинза вид был задумчивый; Найл понял, что размышляют, как–то их встретят дома. У Милона с лица не сходила блаженная улыбка — видно, предвкушал по возвращении что–то приятное. Манефон, вяло пожевывая, глядел перед собой и откликался лишь изредка, когда к нему обращались. Сердце у Найла сжималось от жалости при виде его уныло равнодушного лица.
— Ну, как порешили, каким путем пойдем? — осведомился Симеон.
— Тем же, что и пришли, наверное, — предположил Доггинз.
— Почему бы не прямо через низину? — спросил неуверенно Найл.
По лицу Симеона пробежала тень.
— Опасно. Там полно болотных гадюк, ортисов, клопов–упырей и вообще Бог знает чего, — он поглядел в сторону Манефона и глазами показал: мол, какой тут риск, со слепым–то на руках. Словно прочитав мысли Симеона, Манефон проронил:
— Ничего страшного, если и рискнете. Доггинз повернулся к Найлу:
— Ты что думаешь?
— Пожалуй, ничего не случится, если пойдем низиной, — после некоторой паузы ответил Найл.
Симеон перевел недоверчивый взгляд на Доггинза.
— Если Найл так считает, — рассудил тот, — то, пожалуй, я и возражать не стану.
Симеон пожал плечами. Во взгляде читалось: в таком случае, потом меня не винить.
Через десять минут вышли. Солнце к этому времени поднялось над макушками высоких хвойных деревьев, что на гребне холма. Болота и заросли вдали дышали туманом. Растение–властитель напоминало большое, обрамленное ниспадающими локонами лицо, смотрящее в сторону моря. Посмотрев на него, Найл ощутил приток неожиданной силы. Сила влилась в него, наводнив безудержным восторгом и внезапным видением окрестностей. Мелькнуло и кануло, но в уме возник ровный свет уверенности и возвышенной радости. Осознал Найл еще и то, что его отношение к чужеродной силе изменилось. Пару дней назад он считал ее какой–то разнузданной, грубой и неорганизованной. Теперь, понимая, что предназначается она не для него, он мог любоваться самим ее размахом так же беспристрастно, как, скажем, шумом ветра или морским прибоем.