Мир пауков. Башня и Дельта
Шрифт:
Они теперь шагали на север, к морю, вдоль травянистой полосы, разделяющей высокий тростник и лес. Двигались цепочкой — впереди Симеон, за ним Доггинз, следом Манефон, с Найлом и Милоном по бокам. Продвигались медленнее обычного. Там, где встречались кочки или какой–нибудь куст, приходилось брать Манефона за руки и помогать. Предупредительность старались выказывать как можно реже: Манефон нервничал, убеждая, что при свете кое–что в общем–то различает. Но понятно, это он сам себе пытался внушить, что зрение возвращается: неуверенная поступь и отсутствие ориентации беспощадно выдавали его полную беспомощность.
Примерно через милю тростник
— Как они называются, не знаешь? — спросил у Симеона Найл.
— Нет. Но что–то они мне не внушают доверия.
— Почему же?
— Слишком хорошо пахнут.
Они приостановились подышать подольше этой прелестью, пока стояли, один из плодов надтреснул (было даже слышно), и две его половины медленно разделились, словно уста. На кожицу плода опустился привлеченный запахом жук–сухотел и, нагнув голову, приник к мякоти. И тут плод неожиданно вновь обрел целостность. Насекомое билось, не в силах выдернуть голову из створок, сомкнувшихся моментально, как веки. Очевидно, растение способно было всасывать, так как пока смотрели, насекомое постепенно, сантиметр за сантиметром втянулось внутрь. Наконец, исчезли бьющиеся в воздухе задние лапы.
— Но уж людям–то, понятно, вреда от него нет? — спросил Манефон.
— Я бы не стал на это делать ставку, — только и сказал Симеон.
Найл, сделав над собой усилие, посмотрел на куст вторым зрением. Разглядел, и мурашки забегали по спине. От куста веяло немой угрозой, как от смертоносца, готового вогнать в добычу клыки. Было видно, что в гуще крупных мясистых листьев, таких безобидных снаружи, кроются ветки, гибкие и хваткие, словно щупальца, и у каждой на конце жало.
Когда двинулись дальше, почувствовалось разочарование куста: он ожидал, чтобы один из них подошел сорвать плод. Почва становилась все податливей, и когда спустились на самое дно низины, стала такой вязкой, что нога с каждым шагом уходила по щиколотку. Пришлось потуже затянуть на башмаках завязки, не то прощай обувка. Можно было подняться туда, где земля понадежней — где деревья — но все безотчетно ощущали, что это небезопасно. Почти всюду под деревьями торчала поросль, а в отдельных местах землю покрывал бледно–зеленый мох. Найл, достаточно уже изучивший Дельту, догадывался, что именно такие пятачки скрывают ловушку. Уж лучше было с чавканьем пробираться по сравнительно безопасному болоту, хоть с каждым шагом наружу исторгался бы запах гнили. Когда сделал попытку оглядеться, применив двойное зрение, — становилось труднее по мере того, как нарастала усталость — почувствовал, что отряд изучают невидимые глаза. Вместе с тем, всякая живность не особо попадалась по дороге, разве что птицы, да еще змея проскользнет иногда.
Через пару часов, когда солнце набралось силы, усталость одолела настолько, что двигались
— Уф–ф! Имеем право, пожалуй, отдохнуть.
— Что это? — указал Милон.
На окраине леса виднелось изогнутое дерево с серыми колючими листьями, на невзрачном фоне которого особо выделялся рдеющий багряным светом побег, вьющийся вокруг ствола. Ярким, огнистым каким–то светом полыхали желтые и зеленые прожилки; смахивало на какой–нибудь экзотический грибок. Верхушкой побег уходил в ветви и терялся там. Различались висящие на нем плоды — полупрозрачные, напоминающие чем–то виноград.
Милон из любопытства сунулся было, но Симеон схватил его за руку:
— Куда!
— Не беспокойся, — Милон подхватил жнец и, держа его наготове, стал подбираться к дереву. Найл, заинтриговавшись броской окраской, тронулся следом. Не удержался и Симеон. Побег был изумительно красив; оттенки богатые, разнообразные — осенний сад, да и только. Симеон, подавшись вперед, разглядывал гроздья.
— Интересно, они съедобные?
Найл в этот момент попытался воспользоваться вторым зрением. Оказалось напрасно, потому что уже устал; пришлось, застыв лицом, сосредоточиться, и вот удалось включить внутреннее восприятие. Но едва это произошло, как Найла пронзило ощущение смутной тревоги. И побег и дерево были живыми существами и полностью сознавали их присутствие. Когда Милон, сделав шаг вперед, потянулся за гроздью, Найл схватил его за руку.
— Стой, не суйся.
Не успел выкрикнуть, как нижняя часть побега, прочно вросшая, казалось, в землю, распрямилась и змеей метнулась к Милону; по его поясу чиркнул в попытке сомкнуться похожий на волосатое корневище придаток. Милон резко отскочил назад, и корневище ослабило хватку. Тут дерево сухо зашелестело листвой, будто в разочаровании.
— Мерзавка! — выкрикнул Милон и вскинул жнец. Но не успел нажать на спуск, как Найл, подскочив, с силой пригнул ствол книзу.
— Не смей!
— С какой стати?! — раздраженно пыхнул Милон, силясь поднять ствол.
— Я что сказал! — Найл обеими руками даванул ствол книзу, пока тот не ткнулся вертикально вниз. Милон с сердитой гримасой уступил.
— Но почему? — он в сердитом недоумении пожал плечами.
— Хочешь добраться до берега живым? — спросил Найл.
— А то как же, — Милон потупился.
— Тогда про жнец забудь.
Милон, негодующе фыркнув, отошел и сел.
— Что тебя навело на такую мысль? — спросил у Найла Симеон.
— Здесь ведь все растения друг друга сознают. Уничтожишь одно, и уже все это чувствуют.
— Ну и что? Станут чуть осторожнее, всего–то.
— А вот и нет. Они губительней здешних животных, поскольку лишены способности двигаться. Стоит убить одно, как уж все начинают выискивать способ извести непрошенного гостя.
Они сидели, развязывая мешки. Симеон полюбопытствовал:
— Как тебе все это пришло в голову?
— Сложно ответить, — сказал Найл, покачав головой. — Просто чувствую.