Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме
Шрифт:
Другой вопрос, понимает ли сам шаман, почему его метод работает. Квантовая механика опирается на определенное представление о природе, исходя из которого мы шаг за шагом, постепенно делаем предсказания об исходе очередного эксперимента, которого никогда прежде не проводили. Если эксперимент подтвердит теорию, в особенности если результат сойдется с большой точностью и многократно, мы проникаемся уверенностью: мы знаем, что делаем. Такого рода примеров шаманы, священники и гуру нью-эйджа не смогут привести. И еще одно важное разграничение провел в своей книге «Разум и природа» (Reason and Nature, 1931) Моррис Коэн, знаменитый философ науки:
Конечно, большинство людей, не прошедших специальной подготовки, могут принимать результаты науки лишь на веру, от авторитета. Но есть существенная разница между открытым институтом, приглашающим всех желающих войти, изучить его методы, предложить усовершенствования, и системой, которая на вопрос о надежности источников своих знаний и авторитета реагирует, как на «извращенность ума» — именно так кардинал Ньюмен охарактеризовал тех, кто сомневается в непогрешимости Библии…
Рациональная наука по первому требованию предъявляет свои верительные грамоты, а иррациональный авторитаризм воспринимает требование предъявить эти самые грамоты как предательское недоверие.
Фольклор, мифы древних культур пытаются что-то объяснить или хотя бы имеют мнемоническую ценность. В доступных, порой даже наглядных формах они сохраняют знания об окружающем мире. Восход и заход созвездий, конфигурация Млечного пути в определенный день года запоминаются через рассказ о воссоединившихся влюбленных или о каноэ, плывущем по священной реке. Поскольку по небесным знамениям люди ориентировались в сроках сева и жатвы, в сезонах охоты, эти рассказы имели несомненное практическое значение. Они также служат психологическими упражнениями (проекциями) и закрепляют место человека во Вселенной. Тем не менее из этого вовсе не следует, будто Млечный путь и в самом деле река, по которой плывет каноэ.
Хинин добывали из коры дерева, растущего в джунглях Амазонки. Каким образом туземцы обнаружили, что чай из этой коры, в отличие от любого другого настоя, снимает симптомы малярии? Наверное, они перепробовали все растения в округе и разные их части (корни, стебли, кору, листья), жевали их, размалывали, готовили отвары. В сущности, это был целый ряд научных экспериментов, проводившихся из поколения в поколение, — теперь такой эксперимент был бы невозможен по соображениям медицинской этики. Только подумайте, сколько отваров были бесполезны, от скольких пациентов тошнило, а иные и вовсе оказались ядом. Экспериментаторы вычеркивали одно средство за другим и пробовали следующее. Конечно, вряд ли этномедицина развивалась систематически и сознательно. Тем не менее методом проб и ошибок, тщательно запоминая результаты, они добрались до нужного, использовали богатство растительного мира для создания действенных средств. В народной медицине хранится насущная, спасающая жизни информация, и никаким другим путем этих знаний не приобрести. Нам бы следовало куда больше усилий приложить к сбору сокровищ, рассыпанных по фольклору разных народов.
Или, скажем, предсказания погоды в долине Ориноко: вполне возможно, за тысячи лет туземцы накопили огромное количество наблюдений — и за регулярными событиями, и за необычными — и установили определенные причинно-следственные связи для определенной области, какими ни один университетский специалист не располагает. Однако шаманы Ориноко отнюдь не способны предсказывать погоду в Париже и Токио, не говоря уж о глобальном климате.
Определенные виды фольклорных знаний надежны и даже бесценны. Другие — в лучшем случае метафоры или способ кодифицировать действительность. Этномедицина верна, народная астрофизика — отнюдь нет. Безусловно, все верования и все мифы заслуживают уважительного отношения, однако нельзя утверждать, будто они равноценны как способ постичь объективную реальность.
Одну из претензий науке веками предъявляет не столько псевдо-, сколько антинаука. Ныне говорят, что наука и академические знания чересчур субъективны, порой даже точные науки приравнивают к гуманитарным и говорят, что все они полностью зависят от человеческого фактора. Историю, мол, пишут победители, оправдывают свои действия, пробуждают в «своих» патриотическую гордость, подавляют законные требования побежденных. Если же битва не увенчалась решающей победой, обе стороны пишут собственный отчет о том, что произошло «на самом деле». Английские историки поносили французов, и те отвечали взаимностью; американская история до недавнего времени игнорировала факт геноцида коренных американцев и политики «лебенсраум» [101] ; японцы, излагая историю Второй мировой войны, до минимума сводят собственные акты жестокости и выставляют себя альтруистами, героически бившимися за освобождение Восточной Азии от западных колонизаторов.
101
«Лебенсраум» — основанная на теории Дарвина идея Фридриха Ратцеля о борьбе государств за жизненное пространство.
Нацисты утверждали, что Польша сама спровоцировала вторжение, беспричинно и беспардонно обстреляв немецких пограничников; в истории СССР советские войска, подавлявшие венгерское (1956) и чехословацкое (1968) восстания, являлись в эти страны по единодушному приглашению народа, а не марионеточного социалистического правительства. Бельгийские хроники умалчивают о злодействах своих сограждан в колониальном Конго; китайские как-то подзабыли о десятках миллионов жертв «Большого скачка» [102] . В рабовладельческих штатах с амвона и школьной кафедры провозглашалось, что христианство допускает и даже поощряет рабство, а христианские государства, освободившие своих рабов, предпочитают не обсуждать этот вопрос; блестящий, трезвомыслящий, поныне читаемый и чтимый историк Эдвард Гиббон отказался общаться с Бенджамином Франклином, случайно оказавшись с ним в одной гостинице, — не мог ему простить Американскую революцию. (Франклин еще и предложил снабдить Гиббона материалом, когда тот от упадка и разрушения Римской империи обратится к упадку и разрушению империи Британской, но тут Франклин забежал на пару веков вперед.)
102
«Большим скачком» называлась экономическая политика, которую проводили в 1958-1960 гг. в Китае.
Монументальную историю пишут признанные светила, столпы академического мира. На местных диссентеров никто не обращает внимания. Объективность приносят в жертву высшим интересам. Из этого печального факта многие делают далеко идущий вывод: нет такой науки — истории, реальные события реконструировать невозможно, мы располагаем лишь пристрастными суждениями и самооправданиями. Затем этот вывод распространяется и на другие виды знания, в том числе на точные науки.
Но разве можно отрицать вполне реальные цепочки событий, прослеживаемые причинно-следственные связи, даже если мы не в состоянии восстановить ткань целиком и информативный сигнал тонет в океане самодовольного хрюканья? С самого начала историографии было ясно, какую роль в ней играют пристрастие и субъективность. Об этом предостерегал еще Фукидид, а Цицерон писал:
Первый закон для историка — никогда не писать неправду, второй — никогда не скрывать истину, третий — чтобы не было в его труде ни следа пристрастия в пользу или против кого-либо.
Лукиан из Самосаты в сочинении 170 г. «Как следует писать историю» (How History Should Be Written) настаивал: «Историку подобает быть бесстрашным и неподкупным, человеком независимым, любящим истину и честность».
Обязанность историка — всеми силами восстанавливать истинную последовательность событий, какой бы постыдной или неприятной ни была эта реальность. Историки учатся подавлять естественное негодование из-за обид, причиненных их народу, и признавать, где следует, преступления и жестокости своих вождей. Возмущенные возгласы «патриотов» — для них часть профессионального риска. Они сознают, что любой отчет о событиях проходит сквозь фильтр человеческой предвзятости, что и у них имеются предрассудки и пристрастия. Тому, кто хочет выяснить, что же происходило на самом деле, нужно ознакомиться с мнениями историков другого народа — «противника». В лучшем случае можно лишь надеяться на постепенное приближение к истине: медленными шагами, постоянное совершенствуя знания, в том числе и знание о самих себе, мы достигаем нового уровня понимания исторических событий.
То же относится и к науке: у нас есть свои пристрастия, мы, как и все люди, живем господствующими предрассудками своей среды и эпохи. Неоднократно ученые поддерживали и подкрепляли всевозможные опасные учения (превосходство какой-либо этнической группы или одного пола над другим на основании размеров черепа, или шишек на черепе, или тестов IQ). Зачастую ученые стараются не ссориться с богатыми и власть имущими. Иные из ученых были уличены в воровстве или обмане. Работали — порой даже без угрызений совести — на нацистов. И всевозможные предрассудки, проистекающие из человеческого шовинизма и других интеллектуальных слабостей, ученым точно так же присущи. Выше я уже говорил об ответственности ученых за создание смертоносных технологий — какие-то технологии изобретались умышленно, в других случаях изобретательне позаботился насчет нежелательных побочных эффектов. И все же именно ученые в большинстве подобных случаев первыми били тревогу.