Мир полуночи. Партизаны Луны
Шрифт:
— Кровавое причастие. Но это же не всерьез.
— Как это не всерьез? — Взгляд брата Михаила стал каким-то уж совершенно металлическим. — Мы с тобой людей убивали, засранец, — что может быть серьезнее? Я еще не рассказывал тебе, кем я был до инициации?
— Не успел. — Игорь зафиксировал, что обидеться на «засранца» не получилось. То ли метод исчерпал себя, то ли упрек был справедливым.
— Я был сотрудником Конгрегации по делам святых, и моей задачей было проверять случающиеся время от времени чудеса. В том числе и чудеса спонтанного исцеления от вампиризма. Через мои руки прошло довольно много документов, в том числе и те, что связаны с неким Чарльзом О'Нейлом.
— Он был полный банзай, — пробормотал Эней.
— Он был предельно несчастный человек, — очень ровным голосом сказал брат Михаил. — Но важно нам сейчас не то, что происходило с его духом, а то, что происходило с его телом.
Игорь ощутил укол живого интереса. Чарльз О'Нейл, основатель террористической организации «Шэмрок», был персонажем легендарным. То есть некто О'Нейл существовал на самом деле, во время Полуночи служил в Африке в британском экспедиционном корпусе, проявил чудеса храбрости при эвакуации Пуэнт-Нуар, там же получил ранение, которое должно было приковать его на всю жизнь к койке с системой жизнеобеспечения… Как раз тут объявился Сантана со своей панацеей от всего, и О'Нейлу предложили инициацию. Выбор показался простым — либо провести остаток жизни в состоянии, близком к вегетативному, либо вернуть здоровье, обрести сверхчеловеческие возможности, вечную (если будет и дальше везти) молодость и продолжать спасать мир. Само собой, О'Нейл выбрал второе. Дальше официальная версия гласила, что О'Нейлу не повезло оказаться среди тех шести процентов, которые вследствие инициации повреждаются в рассудке, а симбионта Сантаны он загадочным образом потерял. Сам О'Нейл настаивал, что голова у него в норме, а беса из него изгнал Бернарду Гомеш, священник из миссии. О'Нейл радостно отрапортовал по начальству о случившемся чуде, после чего его военная карьера накрылась окончательно: его и Гомеша отправили в Британию на обследование, в медицинский центр госпиталя Святого Варфоломея, по-простому — Бартс.
На сем официальные отчеты кончались, а «Исповедь» в этой части представляла собой скорее пересказ кошмаров — из которого можно было сделать вывод, что один из подопытных добровольцев блага своего не понял и Гомеша в процессе экзорцизма убил, а О'Нейл после того окончательно уверился в сатанинской природе симбионта и сбежал.
— А вы уверены, что те документы не подделка? — спросил Игорь.
— Уверен. Как и «Исповедь». Я знаю, как их добывали. Видишь ли, именно я был «адвокатом дьявола» на беатификационном процессе О'Нейла.
— Ничего себе! — вырвалось у Андрея. — Вы его в святые возводить, что ли, собрались?
— Э-э… — Игорь побарабанил пальцами по столу. — «Адвокат дьявола» — это как раз наоборот, Ван Хельсинг. Это тот, кто не дает возвести в святые.
— Я в курсе, — огрызнулся Андрей.
— Именно, — кивнул брат Михаил. — Вы себе не представляете, как распространен у нашей молодежи культ почитания этого человека.
— Разве это вам не на руку? — Андрей чуть прищурился.
— Это нам совсем на другое место, — буркнул Филин. — В задачи Церкви не входит шахидов плодить.
— А что в них входит?
— Мы отвлеклись. — Брат Михаил поднял палец. — Я хотел сказать, что, когда я овладевал специальностью, через мои руки прошло много документов, в том числе и документы Медицинского бюро в Лурде. Девяносто шесть случаев исцеления самых разных заболеваний. Исчезали злокачественные опухоли, восстанавливались сердечные клапаны, начинали видеть люди, у которых зрительный нерв попросту отсутствовал… Заявленных исцелений было гораздо больше, свыше одиннадцати тысяч — но медицинское бюро отбрасывало все случаи, которые можно было отнести на счет естественных причин, где можно было предполагать, что ремиссия началась еще до посещения Лурда, и так далее. Некоторых исцеленных наблюдали до конца жизни и только после вскрытия объявляли результат чудесным исцелением… Как именно восстанавливались разрушенные суставы и возрождались нервы — никто не знает. Невозможно заранее сказать, кто именно из паломников вот-вот получит исцеление, и заблаговременно сунуть его под томограф, чтобы отследить процесс в динамике. Но случаев восстановления перерожденных тканей много, вот что я хочу сказать. Не только с Лурдом связанных, Лурд — это просто наиболее статистически значимая выборка, хорошо подтвержденная документами. Особенно ценны документальные свидетельства на рубеже тысячелетия, когда диагностическая аппаратура начала давать нормальные результаты. Исцеления данпилов по причинам очевидным задокументированы гораздо хуже. О'Нейл — практически единственный данпил, физиологию которого подробно исследовали. Мы доподлинно знаем только то, что в ходе инициации нервная ткань человека прорастает «структурами Сантаны» и частично сама становится ими. А восстановление перерожденной ткани — хоть и чудо, но не новость.
— Но ведь тут не просто о перерождении речь. — Игорь завязал вилку узлом. — Разве кто-то из исцеленных в Лурде так мог?
— А разве кто-то из них прошел инициацию сверхъестественным образом? — пожал плечами брат Михаил. — Нет, они страдали от нормальных недугов и получали в ходе исцеления нормальное здоровье.
— У меня есть бредовая гипотеза, — добавил Филин. — К сожалению, чтобы ее подтвердить или опровергнуть, нет достаточно значимой статистической выборки. У нас тут не Лурд, увы… Ну так вот, мы знаем, что дьявол — не творец. Он может искажать и подражать, но не создавать. Значит, «структуры Сантаны» — это потенция, заложенная в самой природе человека и до времени, скажем так, дремлющая. Входя в человека, злой дух будит ее. Изгоняя беса, Господь не трогает ее — подозреваю, потому, что в противном случае исцеленный будет отравлен продуктами распада собственных тканей.
— Ты сейчас примерно процентов на пять-семь покойник, — добавил брат Михаил, обращаясь к Игорю. — «Структуры Сантаны» не дают мертвым клеткам выходить из обмена. После исцеления процесс опять запускается, но постепенно, так, чтобы человек не загнулся.
— А какая ткань у меня регенерирует — живая или мертвая?
— Живая, — уверенно сказал брат Михаил. — Теперь — живая. И ты опять начал стареть, хотя и более медленными темпами. Лично у меня естественный обмен замедлился раза в два. Кроме случаев регенерации, когда он ускоряется.
— А сколько мы живем? — поинтересовался Игорь.
— Неизвестно. Из тех, кто не рассыпался сразу, до старости не доживал никто.
Игорь улыбнулся. Это было, по крайней мере… привычно. Ни на что другое он и не рассчитывал.
— А рассыпаются те, кто слишком долго прожил вампиром?
— Слишком надолго пережил человеческий срок, — кивнул врач. — Или перенес экзорцизм в состоянии, для человека несовместимом с жизнью. Видимо, должен быть какой-то значимый резерв живой ткани.
— Как все-таки… странно, — проговорил Антон. — Я все не могу привыкнуть к мысли, что это не сказки. Как будто поезд, на который я сел, отходил с платформы девять и три четверти…
— Скорее, тридцать четыре и девять, — сказал Игорь. — Это же, если верить сканеру, моя нынешняя температура?
— А почему не сказки? — спросил Ван Хельсинг. — Мы о нашем мире не знаем буквально ни черта. Говорят: «симбионт» — а почему не «бес»? Название научно звучит?
— Ни к чему не обязывает, — улыбнулся брат Михаил. — Нам ведь очень долго внушали, что Зла, — он развел руками, видимо пытаясь воспроизвести нечто всеохватное, — нет, а есть только зло. — Он сдвинул пальцы, сводя масштабы зла к зазору сантиметра в три.
— Я не знаю, — медленно сказал охотник на вампиров, — есть ли Зло. И где именно у него большая буква. Но просто зло есть. И если вы знаете, что делать с этим видом зла и как отделять его от человека, мне все равно, есть ли у вас ошибки где-то еще.
— А это, — сказал брат Михаил, отбирая у Антона Библию и поднимаясь, чтобы вернуть ее на полку, — уже неправильно. Данный вид зла, на самом-то деле, всего лишь частный случай. В этой книге, — он взвесил том на руке, — говорится о кровавых войнах, чудовищных пытках, предательствах, насилии, о человеческих жертвах во всех смыслах слова — и о Человеческой Жертве. И во имя этой Жертвы и этой книги было принесено столько других жертв, что теперь пропагандистам и выдумывать о нас гадостей не нужно — достаточно хроники открыть. Вам не должно быть все равно, есть ли у нас ошибки. Или — должно быть все равно, есть ли ошибки у них. — Монах мотнул головой в сторону окна, видимо обозначая так весь внешний мир. — Это последовательно. В конце концов, нынешняя тирания — не худшая из всех. Да, они считают себя пастухами, а нас баранами. Но пастух ведь заботится о стаде, хотя и режет кого-то регулярно. А сколько раз у власти оказывались не пастухи, а волки! Двести лет назад тут творилось такое, по сравнению с чем даже свободная охота — а ей положили конец — это слезы и сопли, а не террор. Так почему нужно бороться со злом, которое хранит нас от большего зла?