Мир полуночи. Партизаны Луны
Шрифт:
— Почему не сегодня? Почему ты мне запрещаешь?
— Я не запрещаю. — Мужчина в кресле у камина спокойно курил, запрокинув голову так, что «боцманская» борода смотрела чуть ли не в потолок. — Я разрешаю, но только в одном случае. Если он захочет тебя потребить.
— Он не захочет. Он меня до финала бережет. Вкусное на третье.
— Значит, и ты не захочешь. Повращаешься в кругах, выпьешь, закусишь и уедешь. Мы пасем его почти год, падаван. То, что он подпускает тебя на расстояние вытянутой руки, то, что Деборе удалось пройти в обслугу мотодрома, — само по себе неслыханная удача. Герру Отто триста двадцать лет. Ты не справишься с ним. Вот если он попробует тебя потребить — ничего другого не останется, но и тут у тебя шансы невелики.
— Я два раза был на расстоянии…
— Не забывай, второй раз я видел. Ты бы не успел.
Энею очень хотелось возразить, но… тогда в ложе он и сам не верил, что успеет. Было в нарочито медленных движениях Литтенхайма что-то, говорящее: здесь не пройти. Но это могло быть иллюзией, наведенным впечатлением. Как «волна». Не попробуешь — не узнаешь.
Значит, взрыв во время финальной гонки. Значит, рисковать будут Клаус и Дебора. Энея передернуло. Дебора, в полном соответствии с нынешним своим псевдонимом, духом была настоящей воительницей — но ему смертельно не нравилась идея посылать со взрывчаткой в ложу этакого воробушка.
— Зато, — сказал Ростбиф, явно читая его мысли, — если все пойдет как надо, мы уйдем все и вчистую. И если пойдет не как надо, дело все равно будет сделано. И ты сможешь спокойно смотреть в зеркало.
Эней тронул щеку кончиками пальцев, хмыкнул. Сколько раз он уже приземлялся в больнице с ранениями — четыре, пять? А самая серьезная травма, которая уложила его на месяц и потом уложит еще на один, — она у всех на виду, но никто ее не видит. Чужое пересаженное лицо, лицо Андрея Савина, погибшего в восемнадцать лет от анафилактического шока.
С Ростбифом очень трудно спорить. Потому что он прав. Значит, нужно идти на прием, пить шипучку и быть доброжелательным и вежливым. Внешне и, главное, внутри.
— И не напрягайся особо, — снова ловя его мысли, напомнил Ростбиф. — На чтении эмоций герр гауляйтер собаку съел, а ненависть старым варкам только добавляет перцу. У тебя даже враждебные намерения могут прорываться. Это естественно. Ты агнец, ты их терпишь, как неизбежное зло. И профессиональное мнение Литтенхайма ценишь. Он ведь действительно знаток. Но если от тебя будет время от времени бить злостью, никто не удивится. А вот если ты попытаешься демонстрировать спокойствие Будды — навострят уши.
— Я, — вздохнул Эней, — не буду демонстрировать спокойствие Будды. Не смогу.
А замок переливался всеми оттенками белого и рыжего и был ни в чем не виноват. Людвиг Баварский просто любил сказки. И, как многие до него и после него, не помнил, что страха и жестокости в сказках никак не меньше, чем красоты. Построй пряничный домик — и в нем рано или поздно поселится ведьма. И эту ведьму не уговоришь так просто сесть на лопату и не задвинешь в печь… Печь ей готовит Корвин, который аж похудел, вычисляя мощность заряда и испытывая его снова и снова. Точнее, он похудел, мотаясь на испытательный полигон и обратно. В плотно заселенной аккуратненькой Австрии не так-то много мест, где раз за разом можно подрывать в закрытом помещении МТ-16, мощную жидкую взрывчатку, после введения катализатора чувствительную к любому чиху. Корвин и Ростбиф выбрали ее за то, что ей не требовался детонатор. Именно детонаторы чаще всего обнаруживались сканерами, а вот эту дрянь достаточно было встряхнуть.
Эней посмотрел на часы.
— Двадцать минут девятого. Еду.
Ростбиф кивнул.
— Удачи тебе. В любом случае.
И Эней в который раз подумал: как ни плохо ему от мысли, что надо ехать, но вот остаться ждать… Хорошо, что он не командир группы.
А командир группы в который раз подумал, что существуй на свете ад — место ему, Ростбифу, конечно же, там. Он бы даже не возражал, потому что Максим и Ира наверняка были бы в раю, а значит — не пришлось бы с ними объясняться по поводу Андрея. В глаза смотреть опять же.
Остальные приходили в подполье взрослыми. В основном. Были, конечно, и такие, как этот подранок Десперадо, снайпер, которого Корвин отправил домой, когда оказалось, что протащить винтовку на мотодром не получится. Но с Десперадо поработали семья и школа, и, если бы парень не попал в боевики, его пригрели бы бандиты, тут случай чистый, Корвину не за что себя винить. А вот взять мальчишку совершенно нормального, не отмеченного печатью социопатии; взять именно по этой причине… И сделать из него…
На пересадку лица, например, Эней согласился не раздумывая. Как солдат. Как монах. Будьте вы неладны, господа Дайдодзи Юдзан, [80] Ямага Соко [81] и Ямамото Цунэтомо, [82] все вместе и по отдельности, во всех своих воплощениях.
Ростбиф выбил трубку о каминную решетку. Что сделано, то сделано. Что будет, то будет. До сих пор мастерство, удача и талант вывозили Энея. Если так пойдет и дальше, очень скоро он станет командиром группы. Ему, Ростбифу, осталось недолго. Пока что теория вероятности облизывается, но когда-нибудь возьмет свое. А этот «акт» нужно провести обязательно. Как можно дешевле, но обязательно. И не важно, кому еще выгодна смерть Литтенхайма. Потому что, если сделать эту работу как следует, откроется окно. Шанс. Возможность предъявить штабу ультиматум и перестать наконец гоняться за собственным хвостом.
80
Автор «Будосесинсю», наставления для молодых самураев (1630–1730).
81
Конфуцианский ученый, автор идеологии бусидо и самого термина (1622–1685).
82
Автор знаменитого трактата «Хагакурэ Кикигаки» (1659–1719).
Он снова набил трубку, прикурил от уголька, положил каминные щипцы на место и развернул кресло так, чтобы видеть в окно замок и дорогу. Глупо, конечно; правильно все пойдет или нет, никто ему не просигналит из окна, он узнает все по оживлению радиообмена и перехватам сидящего этажом выше Фихте. Но так было почему-то спокойнее. И вид красивый.
Видимо, вид и спровоцировал. Лоэнгрин, Тангейзер, Грааль — и Эней, чья судьба, может быть, сейчас висела на посеребренной молекулярной проволоке.
Словом, пошло. Как это часто бывает — не в самый подходящий момент. Лишнее доказательство тому, что в процессе стихосложения принимает участие не только автор. Во всяком случае, не только его сознание.
Ростбиф вынул блокнот — стихи получались только так, только на бумаге, с многочисленными перечеркиваниями и помарками — и записал первые строчки:
Понимаете, Андрюша, этот Крестовый поход В сущности был обречен еще до его начала. Дело вовсе не в глупости возглавлявших его господ И не в том, что стратегия или тактика подкачала, Все куда серьезней… [83]83
Стихи Ю. Михайлика.