Мир полуночи. Партизаны Луны
Шрифт:
Рутина установилась — по выражению Антона — монастырская. И действительно очень напоминала образ жизни свинофермы. Подъем за полчаса до рассвета (бедный Игорь), зарядка-пробежка-заплыв, индивидуальные занятия, завтрак, занятия, теория, полчаса отдыха, обед, работа на Стаха (черт бы побрал весь лак на этом свете, и рубанки, и дерево, и воду как таковую везде), перекус-пробежка-заплыв-тренировка на взаимодействие… Личное время. В которое уже ничего личного делать не хочется, а хочется закуклиться и впасть. Голова пуста, окружающей среды не замечаешь — что-то желтое, что-то зеленое, что-то синее (гори оно огнем), — а ночью снятся свиные туши, активно-и презрительно — комментирующие процесс разделки.
Энею было легче, и намного — когда-то он через все это уже прошел и сейчас только восстанавливал подгулявшую форму. В личное время или во время индивидуальных тренировок он уходил за сосны, на мыс с боккеном — и до звона в груди колотил сухую сосну, чтобы восстановить былую силу удара… и не видеть Мэй. В последнее время она стала вести себя как-то странно, словно ждала от него чего-то. Он терялся. Не может же быть, чтобы… нет, это было бы слишком хорошо.
…Иди через лес…
— Тебе не скучно беззащитную сосну молотить?
Мэй Дэй подошла неслышно — под шум моря, под удары боккена о ствол высохшей сосенки, под шумные выдохи — и иногда воинственные вопли — самого Энея, по песку, босиком, с подветренной стороны. На ней были короткий тесный топ и зеленая юбка-парео, которую трепал ветер, а на плече она несла свой боккен.
— Сколько мы с тобой не спарринговали, пять лет?
Он облизнул разом пересохшие губы, смахнул подолом футболки пот со лба.
Иди через ягоды, сосновые иголки. К радуге на сердце…
— Почти шесть.
Мэй Дэй улыбнулась.
— Ты был такой щуренок. Я все время боялась тебе что-нибудь поломать.
— Я что-то этого не чувствовал, — улыбнулся он. — Теперь моя очередь бояться?
— А ты не бойся. Я крепкая.
Она и в самом деле была крепкой, как недозрелая слива. Есть такая порода слив — с золотисто-коричневой кожей, с янтарной мякотью… А он и в самом деле был щуренком пять лет назад — стремительно вырастающий из всего худой подросток путался под ее взглядом в своих неожиданно длинных конечностях и еще больше в своих чувствах. Она была недосягаема. У нее был Густав, такой высокий и синеглазый, что о соперничестве не могло быть и речи. Эней мог объясниться с ней только на звонком языке деревянных клинков. А как на этом языке скажешь: «Я люблю тебя»? Особенно если на других занятиях, куда ходили всего трое: он, Густав и Малгожата, его ставили «чучелом» для нее, а ее — для него. И, что самое удивительное, сейчас он был способен объясниться ничуть не больше, чем тогда.
Я пойду за тобой. Я буду искать тебя всюду до самой до смерти…
— Камаэ-тэ, — скомандовал он, и оба приняли стойку. Море тянулось к их босым ногам, и ветер трепал темно-зеленую юбку Мэй, как знамя Пророка.
Нам сказали, что мы одни на этой земле. Мы поверили бы им, но мы услышали выстрел в той башне. И я хотел бы, чтобы тело твое пело еще, но озера в глазах замерзают так быстро… Мне страшно…
Сначала это было скорее воспоминание, чем состязание. Они обменялись несколькими связками, знакомыми обоим. Потом Мэй перешла в более решительное наступление. Эней попытался подловить ее встречным ударом во время отхода, но она смогла ускользнуть и отразить выпад. Неумолимая инерция боя разнесла их, дав каждому секунду передышки, а потом они снова кинулись друг к другу и снова друг от друга оттолкнулись, обменявшись ударами. На сей раз в полную силу. И атака Мэй, и собственная контратака тут же отозвались у Энея в груди ноющей болью. Он знал, что очень скоро эта боль расползется по плечу и от нее занемеет рука, но это лишь усиливало азарт и подхлестывало изобретательность. Он первым сумел нанести Мэй удар — в сложный, почти безнадежный момент перехватил меч левой и в глубоком выпаде «смазал» ее по ребрам, пропуская над собой ее боккен.
— Дьявол! — Она тряхнула косами, переводя дыхание. — А ведь ты мог и упустить меч.
— Мог, — согласился он. — Но ведь не упустил.
— Пошли дальше.
Она ударила снизу, не принимая стойки, как учил их Каспер на тех занятиях, куда прочие ученики не допускались. Где дело решалось одним взмахом клинка. То было уже не спортивное кэндо, а рубка, максимально приближенная к реальной драке. Стиль Тэнкэн Сэйсин-рю предполагал мощные удары, которые ни в коем случае не следовало пропускать, потому что в настоящем бою каждый такой удар несет смерть. И они быстро привыкали отражать их или уходить — получить боккеном со всей силы не улыбалось. То, что они делали сейчас, продолжало оставаться игрой, но уже серьезной, как партия в покер на настоящие деньги. Зачет шел не по очкам, ценой поражения была боль.
Вот только боли он ей причинять не хотел — и почти с облегчением свалился на песок, пропустив удар как раз в раненую сторону груди.
— Ох, прости меня. — Мэй села рядом с ним и положила боккен на песок.
— Ничего, — прошипел он, садясь и растирая ушибленное место. — Все правильно. Нашла слабое место в обороне и пробила.
— Я знала, что у тебя еще не до конца зажила рана. И все равно ударила. Извини.
— Говорю тебе: все в порядке. В настоящей драке ведь никто не будет беречь мне этот бок.
— Покажи, где тебе сделали сквозняк.
Эней потащил футболку через голову и зажмурился, когда Мэй дотронулась до шрама под правой рукой. От ее пальцев по ребрам и вглубь расползалось чувство, которое Эней не мог сравнить ни с чем, кроме боли, но оно было полной противоположностью боли, та же шкала, но по другую сторону от ноля. Эней никогда не испытывал такого раньше в полном объеме — только ловил отголоски, когда мог случайно коснуться Мэй или ощутить ее запах.
— Кур-рка водна, — с чувством сказала девушка. — Как же ты дрался?
— Я же сказал: ничего страшного, все зажило давно. Это так, фантомная боль.
— Мне один раз засадили в грудь дробью. Думала, сдохну. Смотри. — Мэй потянула вниз вырез топа. — Вот, вот и вот…
Эней сочувственно кивнул, рассматривая маленькие шрамики на темной, сливовой коже там, где дробь попала между пластинами брони. Несколько дробинок, которые потом вытянули, — ерунда, самое страшное Мэй пережила в момент удара, который пришелся… он прикинул разброс попавших дробинок и сделал вывод: почти в упор.
— Грудина не треснула?
— Треснула, а как же. Помнишь, был такой пан Вежбняк из СБ в Кракове? Вот теперь его уже нет. А это его охранник мне на память оставил.
За Вежбняком подполье гонялось давно, и, услышь Андрей эту новость от другого человека и в другом оформлении, он бы порадовался за группу Каспера, а вот сейчас он мог думать только о том, что топ скрывал, почти не скрывая. Грудь у Мэй была маленькая, мускулистая — и ткань обтягивала ее тесно, обрисовывая все-все.
Свяжи все мои нити узелком — время поездов ушло по рельсам пешком, время кораблей легло на дно — и только волны, только волны над нами… Только ветер и тростник — все, что я хотел узнать, я вызнал из книг. Все, что я хотел сказать, — не передать словами! Не высказать мне…