"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
Это была мелодия, неясный и колеблющийся в полутонах напев, не лишенный музыкальности. Черный канака пел. Он пел про себя, без чувства и усилия, спокойно и не заботясь о мотиве. Так он мог петь в своей лесной хижине, услаждая часы досуга. Охватив руками колени и неподвижно глядя в пространство, он пел, — невозмутимый, неподвижный, загадочный до конца.
И, наконец, судно пришло.
Оно пришло так, как подобает маленькой шкуне, плавающей между Нукагивой и Пельюсом — как часто уверял ее владелец, и против чего возражали только завистники — вполне достойным образом, под управлением такого способного капитана, как Жан Жильберт, самый веселый маленький негодяй, который когда либо обворовывал жемчужные отмели или захватывал груз каторжников с опасного берега.
Еще до первого дуновения западного ветра пришла «Маленькая Сусанна», жеманясь и подпрыгивая, блестя белыми оборками, испуганно приподняла их и стала, отряхивая свое платье и грациозно держась к ветру.
— Очень вероятно, что они здесь, будь я проклят, — сказал знаток многих языков, капитан Жан, на коммерческом и нечестивом жаргоне. — Этакие пассажиры для нас. Ну? Они все время пробыли здесь, не отходя дальше, чем на десять миль, держу пари, Марто. Разве не правда, как вы думаете, мальчик?
Его помощник, высокий и необыкновенно костлявый человек мрачного вида, отдал обратно бинокль.
— Не повезло. Я никогда не одобрял эту сделку. А теперь — видите? — мы даром проездили. Какая неудача.
— Марто, если когда нибудь святой Петр даст вам золотую арфу, вы и тогда будете жаловаться на неудачу — дурную сделку, — упрекнул капитан Жан. — Что мне, стоять тут и слушать, как вы хнычете о счастьи? Ступайте в шлюпку и поскорее.
М-р Марто достаточно приободрился, чтобы командовать шлюпкой, отправляющейся на разведки…
— Так и вышло, как я думал, — закричал он с расстояния в четверть мили, возвращаясь с донесением, — Я говорил вам, что так будет, капитан Жан.
— Хэ? — крикнул капитан, бросаясь к поручням, — взяли вы пассажиров, потаскушкин сын?
— Нет, — сказал Марто тоном мрачного торжества. Ничто на свете не могло доставить ему большего удовольствия, чем этот случай доказать капитану Жану, что он испортил дело. — Мы опоздали. — Не повезло, не повезло с этим штилем. Какое несчастье. Они все умерли.
— Будете вы исполнять ваши обязанности? — крикнул шкипер.
— Но раз джентльмены умерли.
— Какое мне дело? Тем лучше, их не нужно будет кормить.
— Но как?
— В бочках, дружок, — отечески объяснял капитан Жан. — Те бочки, в трюме. Налить их хорошенько рассолом и готово. — И он с усмешкой открыл секрет своей шутки, лишая помощника всего возможного удовольствия. — Нам уплатили за проезд джентельменов, Марто. Перед отплытием из Сиднея я условился привезти обратно трех беглых каторжников, я это и сделаю — в рассоле. И теперь, если вы будете добры доставить пассажиров на борт, как я вам сказал, и перестанете проклинать счастье, я буду вам очень обязан. Я не новичек, Марто, как видите, и вы можете проглотить это.
Марто едва успел притти в себя во время, чтобы припомнить еще одну мелкую подробность. — На этом плоту есть еще четвертый человек, капитан Жан. Это канака — еще живой. Что нам с ним делать?
— Канака? — набросился на него капитан. — Канака! В моем контракте ни слова не говорится о каком нибудь канаке… Оставьте его там… Это только проклятый негр. Ему и там достаточно хорошо.
И капитан Жан был прав, совершенно прав, потому что, пока «Маленькая Сусанна» принимала на борт свой страшный груз, с запада задул свежий ветер и, как раз в то время когда она направилась к Австралии, «проклятый негр» поднял свой собственный парус из пандановых листьев, повернул свой собственный руль из дерева ниаули и направил катамаран на восток, назад к Новой Каледонии. Чувствуя, что его горло немного пересохло после работы, он вырвал из настилки первую попавшуюся камышину, полую и остроконечную, и, вытянувшись во всю длину на своем обычном месте, на корме, он всунул камышину вниз в один из кокосовых орехов и выпил наполнявшую его воду… У него в запасе оставалась еще дюжина таких орехов, вставленных на некотором расстоянии между поплавками и выше уровня воды, совершенно достаточно, чтобы он мог благополучно вернуться домой.
150
— Нюра, опомнись!
— А вот, как посидишь за решеткою, так сам опомнишься!
— Нюра, ведь ты губишь меня самым бессмысленным образом!
— И не думаю. Едем со мною — и я буду тебе попрежнему самой верной и преданной женою. Но другой я тебя не уступлю! Не уступлю! Не уступлю!
Портреты Линкольна и Вильсона слушали со стены, не понимая, этот резкий диалог, происходивший на чистейшем русском языке в третьем этаже Нью-Иоркского небоскреба, в кабинете его владельца, того самого ротмистра Варецкого, которому судьба улыбнулась так, что это вызвало зависть всей эмиграции и окрылило надеждами не одного грузчика на пристани, или чернорабочего в копях, обладавшего красивым лицом. Ведь Вадим Николаевич Варецкий был еще три месяца тому назад чернорабочим. Но неисповедимы и бесчисленны превратности эмигрантской судьбы. Катастрофа в копях, стоившая жизни сорока его товарищам, привела его в больницу, где лично ухаживала за спасенными дочь хозяина этих копей, миллиардера Виллиамса Броттера. Интеллигентный красивый офицер, превосходно владевший английским языком, воспламенил сердце американской мисс. С его-то стороны брак не был по любви, да и мудрено было-бы увлечься лошадиною физиономиею и костлявыми формами дочери стального короля. Но для изголодавшегося эмигранта это было неожиданным, громадным счастьем. Свадебную мессу служил сам монсиньор Перелли, эмиссар святейшего отца. — Броттеры были правовернейшими и набожными католиками. На бракосочетании был весь Нью-Иорк, т. е. вся та небольшая кучка, которую стальной король считал в Нью-Иорке за людей по их капиталу и влиянию. Был роскошный бал. На другой день для Варецкого началась жизнь далеко не праздная, но привольная: ему было поручено управление несколькими заводами тестя. Получивший утонченное воспитание, русский аристократ мог блистать в любом обществе, а его деловая сметка и трудоспособность быстро завоевали ему уважение его новой среды во главе с самим мистером Броттером. Тот в нем души не чаял. О жене нечего и говорить. Шла идиллия медового месяца. Этой затянувшейся свыше всех календарных сроков идиллии не видно было конца — ничто не смущало безоблачного счастья.
Но облачко появилось, черное, таившее в себе не грозу, а целый смерч. Варецкий совсем позабыл про одну незначительную деталь: что у него есть русская жена.
Когда он был ранен весною 1920 г. при защите Перекопа, его вынесла из боя поручик его полка, Надежда Туркина. Туркина была его боевым товарищем — их сблизили боевые подвиги; благодарность за спасение жизни довершила остальное и 15 июня 1920 г. в церкви села Никитовки, в Крыму, Варецкий обвенчался с тою, приезд которой теперь поверг его в такое смущение.
Совместная жизнь их была недолга, как недолго было Крымское сидение. В Болгарии, после эвакуации, в мирной, томительно скучной и нищенской беженской жизни скоро выяснилось, что они не пара. Дочь крестьянина, Надежда Васильевна не обладала ни образованием, ни какими-либо женскими чарами, могущими удержать избалованного Варецкого — ему скоро наскучила ее простая красота; его раздражали ее большие, грубые, красные руки, те руки, что спасли ему жизнь. Варецкий попросту бросил жену. Он решил попытать счастья в далекой Америке и украдкою от жены устроился в команду отходившего из Варны парохода. Но когда он приехал, то митрополит Платон, на покровительство которого он надеялся и благодаря которому достал визу, оказался смещенным; никакой помощи не оказали Варецкому и другие прежние петербургские знакомые; он тщетно обивал их пороги, страшно нуждался, был и продавцом газет, и грузчиком, и статистом в маленьком театрике — и, наконец, обрадовался даже месту рабочего в копях Броттера, где можно было надеяться на постоянный заработок. Затем — чудесная метаморфоза его судьбы. И вдруг, как снег на голову, первая жена!