"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
Но тут осторожному фельдшеру бросилась в глаза одна подробность.
— Ваше высокородие, — доложил он доктору, — как быть с серьгой?..
— С какой серьгой?..
— Да в ухе, у Брауна, которая?..
Действительно, о серьге не подумали. Между тем серьгу эту, которую носил всегда Браун, наверно, заметили и комендант, и карауливший арестанта полковник, и многие другие. Припомнилось, что даже разговаривали о ней. Удивительно было, что офицер с серьгой!..
— Да, серьга эта… того, — сказал доктор. — Нужно будет как-нибудь взять ее у одного и прицепить другому.
Попробовал было фельдшер — не может вынуть серьги из уха больного… Вросла, что ли… Попробовал и сам доктор… Ничего не выходило… крепко засела.
А оставить серьгу — погубить и арестанта, и себя… Что делать… Ничего другого не оставалось, как просить все того же Вайнтрауба… Он, только он один и мог помочь. Он — ювелир, он это сделает.
Когда Николай явился к нему с этой новой просьбой, старик, к его удивлению, отнесся к делу совершенно спокойно.
— Что ж, — только сказал он, — пусть исполнится судьба… Идем!..
Надев шубу, он вместе с Николаем пришел в лазарет. Прошли черным ходом. Подождали. Вайнтрауба ввели в ванную.
— Ну, — даже сострил он, — чем-таки я не доктор? И разве из часовщика не может выйти хирурга?
Больному Брауну дали снотворный порошок… Не прошло и пяти минут, как могшая стать роковой серьга оказалась в ухе арестованного, а своеобразный хирург, спокойно закутавшись в шубу, возвращался домой, где не без тревоги ждала его с вечерним чаем красавица Лия, сердцем чуявшая, что в доме творится что-то необычайное, что ее добрый отец делает что-то для нее непонятное, наверно хорошее, но страшное… Иначе, почему бы так часто прибегал к нему этот офицер? И почему у этого офицера такое тревожное лицо, такие глаза?
На другой день утром доктор официально рапортом доложил караульному полковнику, что с арестованным государственным преступником Евгением Нертовским очень плохо…
— …Не чаю, — писал в своем донесении доктор, — чтобы и до вечера дожил…
Встревоженный полковник немедленно, вместе с другими конвоирами, направился к постели умирающего бунтовщика… — хоть бы допрос снять…
Евгений Нертовский, укрывшись одеялом, видел, как мимо его кровати, торопливо звякая шпорами, направлялись к заменившему его Брауну полковник со свитой…
— А, что, — однако шевелилась у вего мысль, — если вдруг Иван Карлович да придет в сознание?..
Эта же мысль не мало волновала и Николая, да и фельдшера, и самого доктора.
В самом деле, ведь, чего не бывало и не бывает!.. Вдруг этакое просветление. Одна минута, а может погубить все и всех. Преступник-то, ведь, государственный!.. Его величество государь император сам ведет следствие по этому делу…
Тревога, однако, оказалась напрасной… Умирающий с трудом открыл глаза, но как его ни спрашивали, как к нему ни приставали, он не произнес ни единого звука.
К вечеру он умер. Дрожащей рукой полковник писал рапорт, в котором докладывал, что государственный преступник Евгений Нертовский, тяжко в пути заболевший, был помещен в Динабургский крепостной лазарет, где, не приходя в сознание, и умер, почему не мог быть и допрошен по делу…
А казавшийся безнадежно больным Иван Карлович Браун начал заметно поправляться…
Прошло не более трех недель, больной выписался из лазарета. Первым делом его было пойти к Вайнтраубу и горячо его поблагодарить.
Возвращаться к месту службы Брауна, в Минск, Евгению было невозможно, и он просил о переводе его на Кавказ. Конечно, просьба была исполнена, так как на Кавказе было «неспокойно» и служба там считалась серьезной.
Тут, как нельзя более, пригодилось ему его удальство…
Не было, кажется, стычки с горцами, в которой он не принимал бы участия. Кавказ давно его манил, как он манил Пушкина, Лермонтова и других, кому тяжело было дышать в затхлой, казенной атмосфере петербургских казарм и гостиных…
Тут вольней дышишь… Горы, точно щитом, закрывали от испарений петербургских болот…
Через год даже родной брат не узнал бы в этом стройном, черном от солнечного загара черкесе прежнего бледного, с розовым румянцем на неясных щеках, Евгения Нертовского.
— Если настоящие мертвецы, — думал Евгений — не раз сам разглядывая себя в зеркало, — выглядят плохо, то живые мертвецы — дай бог всякому.
Действительно, «живой мертвец», как сам себя называл частенько Евгений, привыкший уже откликаться, когда его звали Иваном Карловичем, весь ушел в боевую кавказскую жизнь… Приезжавшие из Петербурга гвардейцы, рядившиеся Печориными или Байронами, вызывали у него только насмешливую улыбку…
— Дуэлянты, — иронизировал он по их адресу…
С ними он не сходился не потому, что хотел подчеркнуть их пустоту, а так просто, ему были не интересны эти говорившие пустые слова люди. Тут, на Кавказе, где кипела первобытная жизнь, на фоне дикой природы, особенно ярко выступала вся пустота этих якобы культурных людей с их цивилизацией…
Однако, как ни далеко отошел от этого круга людей Евгений, а все же судьба столкнула его с ними и заставила даже прибегнуть к дуэли.
Случилось это совершенно для него неожиданно. В один прекрасный день, когда он вернулся из обычной своей прогулки в горы, он застал у себя на столе письмо.
Незнакомый почерк. Подпись — Лия Вайнтрауб… В уме Евгения сразу воскрес образ красавицы еврейки, так поразивший его тогда, когда он пришел благодарить ее отца. Девушка теперь умоляла спасти отца и ее от приставаний служившего там же, в Динабурге, капитана Романова, который каким-то образом проник в тайну спасения Нертовского и сейчас вымогательствами не только раззоряет ее отца, но страшными угрозами добивается, чтобы и она сама отдалась ему…
Ни минуты не колеблясь, Евгений принимает решение.