"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
— Верндт!!! — раздался ликующий крик истерического восторга.
— Верндт!!! — пробежало по всей земле, точно дрожь.
И в Иокогаме подхватили этот крик. Сверкающая точка загорелась над головами и превратилась в золотого воздушного гонца. Он круто спустился вниз и, будто играя, встал на берегу моря. Точно волна всколыхнула людские массы. Взгляды всех приковались к величественной кафедре, возвышавшейся надо всем окружавшим, как башня… И на верхней площадке появился человек. В виде приветствия на кораблях раздались выстрелы. Там, наверху, перед взглядами всего мира, стоял учитель, радостно приветствуемый спаситель земли, создатель «Кракона», победитель нигилия, величайший гений всех времен… он обратился с речью к человечеству, молча глядевшему на него, держа возле ушей радиофоны…
И все, здесь в Иокогаме и далеко в Европе узнали: их наставник, их кумир прощается с ними, отважно отправляясь со своим другом, чтобы разрешить последний вопрос. Он снова жертвовал человечеству своей жизнью в борьбе с демоном, перед которым все трепетали. Грустная нотка ворвалась во все это ликование. Была ли земля накануне освобождения? Переживала ли она сегодня день глубочайшего траура? Было ли это прощанием на недолгие часы? Не было ли это прощальным приветом приговоренного к смерти..?
Кафедра была пуста… Толпа стояла молча… Давно уже замолк голос там, наверху… И вдруг на кораблях раздался гром выстрелов, сотрясая землю, пронзительно загудели трубы…
Золотая лодка поднимала бренчащий якорь. Запенили воду винты. «Кракон» исчез в открытом море…
–
224
Маленький, захолустный городок, каким был в начале прошлого века считавшийся «крепостью» Динабург (Двинск) [77] , готовился к встрече нового, 1826 года. Собственно, не городок готовился, потому что кому было в нем готовиться? Большинство жителей были евреи, а они свой новый год встретили еще в сентябре. Готовился гарнизон квартировавшего здесь полка, да и здесь настроение было далеко не праздничное. Слухи о бунте в С.-Петербурге, на Сенатской площади, имевшем целью истребление всей императорской фамилии, докатились сюда в форме самых невероятных рассказов. Расположенный на пол-дороге между Варшавой, где восседал император Константин Павлович [78] , не то отрекшийся от престола, не то отрешенный, и С.-Петербургом, где присягали императору Николаю I, Динабург сосредоточивал в себе самые нелепые, самые невероятные рассказы…
77
Сейчас — Даугавпилс. — прим. Гриня.
78
Цесаревич Константин Павлович на протяжении 25 дней, с 19 ноября (1 декабря) по 13 (25) декабря 1825 года, официально считался Императором и Самодержцем Всероссийским Константином I, хотя по сути он на престол не вступил и не царствовал. — прим. Гриня.
А когда в динабургский гарнизон прибыли «из Санкт-Петербуга» особо уполномоченные да начались обыски, да посыпались на коменданта крепости всякие запросы — гарнизон окончательно забился в угол.
Встречать новый год многим казалось даже опасно. Того и гляди примут за заговорщиков. Единственный, кто не разделял этого настроения, был полковой адъютант, поручик Николай Нертовский.
Совесть его была чиста, как чисты золоченые пуговицы его парадного мундира… Служил он верой и правдой царю-батюшке, как ему приказывало начальство, дни проводил в канцелярии полка, а ночи либо танцовал, либо кутил… Чего же ему было бояться? Он в канун нового года надел парадный мундир, прицепил саблю, взял кивер в руки и, напевая французскую песенку, занесенную сюда из Парижа еще в 1814 году, совсем собрался итти встречать новый год к коменданту.
Как вдруг раздался звонок, дверь его комнаты растворилась и вбежала его одетая по дорожному сестра… Вбежала, бросилась ему на шею и начала рыдать…
— Женю… Женю… арестовали, только и можно было разобрать.
Николай Нертовский даже присел. Арестовали Женю!.. Ужели же и он?.. Женя — его брат, тоже офицер. Служил в Риге. Веселый, живой, остроумный, красавец, «рубаха-парень», всеобщий любимец, он так мало походил на бунтовщика… Однако, он арестован…
— Где же его арестовали? За что? — засыпал Николай сестру вопросами.
— Ах, это ужасно, это так ужасно… — могла только выговорить девушка.
Успокоившись, она рассказала, что Женю арестовали по приказу из Петербурга… Из самого Петербурга!.. У одного из бунтовщиков нашли письмо Жени, где он писал, что тоже готов принять участие и просит дать ему поручение!..
— Но и это еще не все, — сказала сестра. — Ты знаешь его горячий характер. Прибывший его арестовать майор что-то ему сказал. Женя не стерпел — ударил его по лицу… Тот вызвал солдат… Женя обнажил саблю, тяжело ранил майора и нескольких человек, пытавшихся его обезоружить. Ты понимаешь теперь?..
— Да.
— Ведь, это же виселица, Колечка, виселица!..
— Да, — только и мог произнести совершенно потрясенный рассказом адъютант.
— Однако, где же он сейчас? — спросил он, несколько оправившись.
— Здесь.
— Где здесь?
— В Динабурге. В лазарете… Его, закованного, отправили в Петербург, но по дороге он заболел… Не знаю, что с ним… Говорят, горячка… Так заболел, что не мог двигаться. Его и оставили здесь. Меня не допускают к нему… За всю дорогу, от самой Риги, не дозволили даже слова сказать… Теперь там караул… Может быть умирает… А я… я… я не могу…
Николай нервно зашагал по комнате. Вот так новый год, вот так встреча!.. Брат мало того, что бунтовщик, да еще и обнажил оружие против начальства! Однако, все же он брат, любимый брат… Нужно что-то делать…
Военный госпиталь помещался недалеко от квартиры Нертовского. Динабург — город маленький. Одна большая улица — и на ней все. Не прошло и пяти минут, как Нертовский с сестрой был уже в приемной госпиталя. Часовые лихо стукнули прикладами, отдали честь. В приемной сидел, мрачно раскладывая пасьянс и пыхтя длинным чубуком с бисерными голубками и пронзенными стрелой сердцами, какой-то незнакомый полковник.
— Имею честь представиться, господин полковник, — отрапортовал строго, с достоинством адъютант.
— Здравствуйте, поручик… Вы по поводу Нертовского?
— Точно так…
— Что вам угодно?
— Я Нертовский, брат арестованного.
— А!.. Вот что!.. Вы родной брат бунтовщика?
— Я, господин полковник, знал своего брата, как верного слугу престолу и отечеству. В чем его вина — мне неизвестно. Пусть его судит царь и бог!.. Я, как брат, хотел бы его повидать. И, как брат, прошу дозволить мне и вот моей сестре навестить больного.