Мир приключений 1957 г. № 3.
Шрифт:
Когда я подходил к крыльцу, на меня упали первые капли дождя.
Глава шестая
ГРОЗА. КОСТРОВ СООБЩАЕТ ВАЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ
Встретили меня сдержанно. Андрей Николаевич был, кажется, обижен до глубины души тем, что я до сих пор ничего не открыл. Сердился и Вертоградский — может быть, искренне, а может быть, притворяясь и подражая профессору. Даже Валя была, по-видимому, недовольна.
— У
Я простодушно объяснил:
— Нет, конечно. Единственно, что я сделал, это послал радиограмму в Москву, просил навести кое-какие справки.
Я внимательно смотрел на Вертоградского. Внешне не было заметно, чтобы его взволновало это сообщение. Костров хмыкнул, а Валя сказала:
— Ваша колбаса уже совсем пересохла, но все-таки придется вам ее съесть.
Она принесла сковороду и тарелку, и я съел без особого аппетита жареную колбасу, которая, наверно, часа четыре назад была вкусной.
Все чаще и чаще ударяли по крыше крупные капли дождя. Необыкновенно быстро темнело. Глядя в окно, я уже с трудом различал силуэты деревьев.
Оттого, что гроза должна была разразиться с минуты на минуту и все никак не разражалась, нервы у всех нас были напряжены, как у человека, который стоит с завязанными глазами, ждет удара и не знает, в какую именно секунду его ударят.
Валя подошла к окну и высунулась наружу.
— Ух, и ливень же будет! — сказала она. — Уж чего-чего, а воды здесь хватает. Если когда-нибудь отсюда вырвусь, поеду жить в Среднюю Азию. Хорошо: песок, сушь, безводье…
— Почему же вы так воду не любите? — спросил я.
— Я люблю газированную с сиропом, — сухо ответила Валя и, забрав пустую сковородку, ушла на кухню.
И тут началось. Взвились занавески. С шумом захлопнулось одно из окон. В лаборатории зазвенело стекло. Сквозняк промчался по комнате. На полянку, на деревья, на маленький домик ринулись потоки воды. На полу под окнами сразу образовались лужи. Косой дождь хлестал в комнату. Мы подбежали к окнам и, борясь с ветром, стали их закрывать. Нас ослепила молния. Казалось, что она ударила где-то совсем рядом, не то в соседнее дерево, не то в пенек под нашим окном. Деревья изгибались под напором ветра. Забурлили ручьи.
— Лаборатория! — закричал Костров. — Там сметет всю посуду!
Вертоградский кинулся в лабораторию. С трудом я закрыл в столовой окна. По стеклам сразу же потекла вода, и в комнате стало еще темнее.
Валя вошла в комнату с керосиновой лампой в руке.
— Какая темень! — сказала она. — Петр Сергеевич, у вас есть спички?
Мы зажгли лампу, и, когда огонек ее разгорелся, за окнами стало темно, как ночью. Вертоградский вышел из лаборатории. Волосы у него были мокрые, и капли воды стекали по лицу.
— Две
Валя сняла шерстяной платок, висевший на спинке стула, накинула его на плечи.
— Холодно, — сказала она, поеживаясь, — и неуютно. У нас всегда неуютно в такую погоду.
Петр Сергеевич встал и надвинул на лоб фуражку.
— Придется идти, — сказал он. — Хорошо, что я плащ захватил.
Он снял висевший на гвозде брезентовый плащ и стал надевать его.
— Куда вы? — удивилась Валя. — Вас же зальет.
— Надо, — сказал Петр Сергеевич. — Мало ли что может в такую погоду случиться! Тем более теперь.
Он вышел. Страшно было подумать, как он будет ходить по болотам в темноте. Там и в солнечный день не всюду можно пройти. Вертоградский стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу.
— Будем пить чай? — спросила Валя.
— Нет, — сказал Костров. — Не хочется.
Валя беспокойно посмотрела на отца:
— Пойди ляг, папа.
Костров пожал плечами:
— Рано еще. Наверху лампа заправлена?
— Да.
— Пойду почитаю.
— А я, — сказал Вертоградский, — пожалуй, лягу. В такую погоду ничего нет лучше, как лечь и укрыться. Раздеваться не стану, а подремлю одетый.
Он ушел в лабораторию. Медленно поднялся Костров к себе в мезонин, и мы остались с Валей вдвоем.
— Может, все-таки выпьете чаю, Володя? — спросила она.
— Нет, спасибо.
Я сел в качалку и стал раскачиваться. Валя достала с полки коробку с работой и выложила на стол мотки ниток, иголки, куски материи.
— Вышивать будете? — спросил я.
— Нет, чулки штопать.
Иголка неторопливо двигалась в ее руках. Очень уютно и домовито выглядела Валя сейчас, в пуховом платке, склоненная над шитьем, при желтом свете керосиновой лампы.
Снова, прогремев, раскатился по небу гром.
Мы долго молчали. За окнами монотонно лил дождь. Даже в комнате было слышно, как шумят и бурлят ручьи между деревьями.
— Может, печку затопить? — спросила Валя. — Хоть сейчас и лето, но в такую погоду приятно.
— Не стоит возиться, — ответил я, и мы опять замолчали.
На кухне заверещал сверчок. Под его песенку я задумался. Мысли мои были не очень веселыми. Никак я не мог найти того верного и точного хода, который должен был разоблачить Вертоградского и заставить его вернуть вакцину. Вот он лежит в постели совсем близко, здесь, за тонкой перегородкой, и, наверно, обдумывает, как ему скрыться, как бы не выдать себя, вспоминает каждую мою фразу, стремясь угадать, догадываюсь я о чем-нибудь или нет. Так же и я сейчас вспоминаю каждую его фразу и каждое его движение.