Мир приключений 1980 г.
Шрифт:
А вот лекции я люблю.
У нас много всяких теоретических дисциплин, в основном юридических. Хотя изучаем, например, как оказывать первую помощь, и не только при легких, но и при довольно серьезных ранениях. Впрочем, это уже не только теоретически.
Лекции у нас всегда интересные, и читают их больше специалисты. Любые лекции — и по международному положению, и по экономике, и по вопросам литературы и искусства. И технические, и специальные, и на историческую тему. С демонстрацией диапозитивов, кинофильмов…
На прошлой неделе, например, выступал у нас Малеев,
Он приводил интересные факты. Например, в 1969 году в мире был похищен 91 самолет, и так почти каждый год.
Сейчас существует ряд международных соглашений — например, Гаагская конвенция 1970 года о борьбе с незаконным захватом воздушных судов, Монреальская конвенция 1971 года о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации. Советский Союз участник и той и другой. Всюду принимаются действенные меры, на аэродромах устанавливаются специальные приборы, скоро такие установят и у нас.
В разных странах задерживают людей, подозреваемых в намерении захватить самолет. В 1969 году таких задержали 4459 человек, в 1970-м — 5117, в 1975-м — 2108…
А вот освобождать уже захваченные самолеты не так-то просто. Для этого требуется высокая профессиональная подготовка и исключительная самоотверженность тех, кому это поручено.
Интересная лекция.
Я подумал: всякое преступление отвратительно. Истину эту доказывать излишне. Когда я вижу, как здоровый балбес требует у первоклашки, чтоб тот отдал ему полученные от мамы на завтрак деньги, я с трудом удерживаюсь, чтобы не надавать преступнику подзатыльников. Да, да, преступнику. А как же? Он же грабитель, и неважно, что ему десять — одиннадцать лет, а сумма украденного не достигает рубля. Ведь жертве-то и вовсе семь — восемь лет…
Конечно, история знает чудовищных уголовных преступников вроде Джека Потрошителя или извозчика Комарова, но ставить под угрозу жизнь ста — двухсот пассажиров, среди которых большинство женщины, дети, старики, ради получения даже очень крупной суммы денег могут, с моей точки зрения, только люди психически ненормальные.
Но оказывается, совершают подобные преступления люди не только вполне нормальные, но и не движимые никакими политическими идеалами, чем так любят прикрываться воздушные террористы.
Обыкновенные уголовники, только посмелей, понаглей, погнусней, чем другие. Недаром, требуя освобождения своих сообщников, они никогда не забывают потребовать и денег. А теперь частенько только денег и требуют.
Из той же лекции мы узнали, что для воздушных пиратов предусмотрены во всех странах суровые наказания — в США до двадцати лет тюрьмы, в Италии тоже, в Мексике — до тридцати, в Польше и Японии вплоть до смертной казни и т. д.
У нас за угон самолета дают от трех до десяти лет, «а с применением насилия или угроз либо при наличии аварии или иных тяжелых последствий — до пятнадцати лет и вплоть до смертной казни».
К сожалению, как вы понимаете, практическими и теоретическими занятиями наша работа не ограничивается.
Мы боремся с особо опасными преступниками, для того и наши занятия.
Особо опасные преступления в нашей стране совершаются сравнительно редко. Но и редко — недопустимо. И вот есть мы. Те, с кем мы имеем дело, не карманники, не сопливые хулиганы или мелкие воры. Это люди отпетые, в большинстве рецидивисты, они, как правило, вооружены и готовы на все. Для них нет ничего святого. И порой диву даешься, откуда в нашем обществе берутся такие. Но они есть, и с ними надо бороться. Как раз нам. Это трудно, почти всегда связано с риском. Хотя бывает, повторяю, не часто.
Но когда бывает, зовут нас, и мы всегда, в любую минуту, наготове.
Пока час за часом проходит мой обычный день, у Вадима проходит его. Наверняка не менее насыщенный. Обычный рабочий день в детском саду…
У Лены тоже тянется рабочий день. Я говорю — тянется, потому что она вечно ворчит, что он тянется. Лена работает чертежницей в конструкторском бюро, иногда берет работу на дом. С одной стороны, это источник гордости: «Я для семьи ничего не жалею, даже дома работаю», с другой — тревоги: вдруг Вадим опрокинет доску, тушь и вообще распорядится чертежами по-своему. Он явно готовит в этом направлении какой-то коварный план, но делает вид, что мамина работа его не интересует, — усыпляет бдительность.
Лена, как все женщины, тратит свой обеденный перерыв не на обед, а на закупки продуктов для дома. В зависимости от удачности улова находится и ее настроение после возвращения в течение первых пяти минут, пока она все достает и размещает в холодильнике. И хоть мы обычная семья, где случаются и ссоры, и обиды, и недовольства, — хорошее настроение у нас преобладает.
Вадим, сколько я помню, за свою долгую жизнь никогда не плакал. Я — тем более. Лена — очень редко, и всегда из-за моей работы.
Происходит это неожиданно.
Скажем, Вадим, доставленный мною из детсада и с энтузиазмом поведавший о всех происшедших там за день эпохальных событиях, давно дрыхнет.
Погас экран телевизора. Совместными усилиями вымыта после ужина посуда и совершен вечерний туалет. Мы ложимся спать. И вдруг, уткнувшись мне в шею носом, Лена начинает тихо всхлипывать.
— Что случилось, Ленка, ты чего? — беспокоюсь я.
Но она продолжает молча и очень тихо плакать. Беспомощно шарит по тумбочке в поисках какого-нибудь платка, салфетки. Я зажигаю свет, приношу платок, опять гашу, опять спрашиваю, в чем дело. После десятого вопроса она шепчет в ответ:
— Я боюсь за тебя… Я всегда боюсь за тебя… Я не могу так.
Я преувеличенно бодро вопрошаю, чего она боится, раз двадцать повторяю неубедительное: «Это просто смешно» и «Не валяй дурака» — и умолкаю.
Тогда она совсем уже еле слышным голосом бормочет:
— Имей в виду: если с тобой что-нибудь случится, я не знаю, что сделаю…
Звучит довольно туманно.
Ну что со мной может случиться? И почему что-нибудь со мной может случиться? Но такие аргументы на нее не подействуют. Поэтому я двигаю, как в хорошо знакомой шахматной партии, наиболее подходящую фигуру.